Читать интересную книгу «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники - Никон Рождественский

Настало время, когда более нельзя Церкви терпеть в своих недрах таких духовных развратителей, и она должна сказать им: или покайтесь в своем словоблудии, или же идите вон из Церкви… Довольно соблазна, довольно оскорблений для верующей совести истинно преданных сынов Церкви!

Нужно ли добавлять, что все сие и может, и должен сделать только Всероссийский Церковный Собор? Утверждение на Тя надеющихся, Господи! Утверди Церковь Твою, юже стяжал еси честною Твоею кровию!..

О Толстом еще долго будут говорить и в печати, и в обществе. Только простые сердцем верующие люди предадут его, следуя слову Божия Помазанника, суду Божию: “Бог ему Судья!” Не нам его судить. Мы веруем, что Бог есть Судия сколько праведный, столько же и милосердый. Мы веруем, что если Церковь не находит возможным приносить за него безкровную Жертву, то значит – тако и подобает, ибо Господь повелел слушаться Церкви безпрекословно: аще же и Церковь преслущает брат твой, буди тебе яко язычник и мытарь. И голос Церкви не есть произвол ея пастырей: сами они суть только исполнители ея воли, уже давно изреченной устами св. Апостолов и определениями св. Отцев вселенских и местных соборов. Еще св. Апостол Иоанн Богослов, сей великий Апостол любви, что в данном случае для нас особенно важно, сказал: есть грех к смерти, не о том говорю, чтобы молился (1 Иоан. 5, 16). Господь Иисус Христос говорит, что сей грех, который не может быть прощен ни в сей век, ни в будущий, есть хула на Духа Святаго (Мф. 12, 32). Св. Отцы объясняют, что такая хула есть упорное сопротивление истине Христова учения, чем заражены были книжники и фарисеи, все еретики и богохульники. Сим тяжким грехом нераскаянным и был заражен Толстой, в сем грехе и умер, не принеся покаяния. А поелику в последние дни его жизни он находился в плену у своих же безсовестных последователей, которые не допускали к нему не только духовных лиц, но и жену, и детей; поелику в его загадочном бегстве в Оптину можно было угадывать, предполагать некоторый робкий шаг к раскаянию, то, не повторяя над ним церковной анафемы, можно только сказать о нем: “Бог ему Судия!”

Но в среде нашей интеллигенции немало мятежных душ, которые требуют от нас, служителей Церкви, молитв за сего покойника таких же, какия приносит Церковь о иже в вере и в надежде воскресения почивших. Многие из таковых, никогда не бывая в церкви, пренебрегая всеми ея уставами и повелениями, теперь настойчиво вызывают служителей Церкви на панихиды, и хорошо еще, что Святейший Синод благовременно оповестил всех иерархов, что никакое поминовение Толстого не разрешается, и, следовательно, смиренные служители Церкви имеют возможность закрыться сим распоряжением от назойливых требований иудействующей интеллигенции. Но об этой части “богомольцев”, в сущности, желающих обратить церковный обряд молитвы в так называемую демонстрацию против самой же Церкви, – не стоит говорить. И о них приходится сказать: “Бог им Судия!” Разве можно прибавить еще: “вразуми их, Господи, имиже веси путями”. Но есть другой род мятущихся, не желающих смиренно покорить свой ум в безпрекословное послушание Церкви, смущаемых самосмышлением своим, но все же, может быть, и искренно ищущих решения своих недоразумений. И как далеки эти недоумевающие от яснаго понимая учения Церкви! Сколько детской путаницы в самых простых, элементарных понятиях в области не только уж церковной, но и вообще религиозной мысли!

Разберемся в этой путанице, насколько она проявляет себя в частной беседе и в печати.

Говорят: “Лев Николаевич есть собственность нации, он – собственность Церкви православной, в которую ввела Толстого его христианская смерть…”

С недоумением читаю эти строки… Во-первых: по какому признаку мы имели бы право называть смерть Толстого “христианскою?” Христианин умирает в мире со Христом, ищет пред смертью соединения с Господом в святейшем таинстве Причащения пречистаго Его Тела и Крови, с молитвою на устах, а несчастный ересиарх Толстой умер, ни разу не вспомнив о Христе Спасителе, хотя и имел время вспомнить… Это ли “христианская” смерть? Церковь стучалась сама у дверей его сердца, правда, к нему не допустили ея служителей, но ведь это уж не ея вина: видно – Божие попущение таково было… Во всяком случае, мы не имеем ни малейшаго права назвать смерть Толстого “христианскою”. И пусть не посетуют на нас те, которые вводят сие слово в отношении к смерти нераскаяннаго ересиарха, если мы скажем, что делают они сие нарочито, чтобы затем присовокупить дальнейшие слова: Толстого, видите ли, ввела в Церковь его эта “христианская” смерть… Новый способ воссоединения с Церковью! И все это говорится только для того, чтобы смутить совесть иерархов наших, которые Богу отвечают за исполнение канонов церковных, чтобы вынудить их нарушить эти каноны! Зачем говорить о том, чего нет? Зачем уверять нас, будто “вся Россия, и левая, и правая, просит у Церкви молитвы за Толстого?” Знаем мы, что такое “левая” Россия: ведь она и в Бога-то не верует, – верует ли она в вечную жизнь, в Царство небесное и муки вечныя? Ведь все мы отлично знаем, что все эти армянския панихиды, все эти пения “вечной памяти” на улицах и даже у гроба Толстого – одно кощунство! Кинематограф увековечил дым курящихся папирос около гроба сего покойника: хороша же молитва, хорошо пение “вечной памяти” с папиросами в зубах!.. А “правая” – в громадном большинстве своем послушна Церкви и благодарна ей за то, что власть церковная закрыла двери храмов Божиих для таких богомольцев; за то, что проявила в отношении к нераскаянному богохульнику нелицеприятие свое, охранила святыню дома Божия от соблазна. Разве это не великий был бы соблазн, когда под сводами храмов Божиих, по желанию “левой России” и как бы в поругание религиозных чувств “правой православной России”, раздалось бы пение “Со святыми упокой, Христе…” о той душе, которая, по выражению великаго святителя Божия Затворника Феофана, “трижды проклята апостольским проклятием”, о которой другой великий праведник нашего времени о. Иоанн Кронштадтский говорил, что она отдала себя сатане на служение?.. И к чему эти, простите, приторно сладкия речи: “вся Россия просит Церковь открыть двери храмов… какою бы волною хлынул народ, сколько горячих слез было бы пролито!”… “Нация, русская нация хочет просить у Бога милости великому писателю земли Русской, милости за то, что он любил русский народ, любил и жил для народа… но этого не хочет кучка фанатиков (слышите, православные?), и Церковь, православная Церковь, как будто послушная этим фанатикам, лишает молитвы всю нацию за добраго и честнаго человека…” (а по-нашему – великаго богохульника и кощунника).

Как все это чувствительно, но как несправедливо в отношении к матери-Церкви! Напиши эти строки какой-нибудь “левый” в “Речи” или другой иудейской газете – не стоило бы отвечать, но ведь пишет человек, искренно считающий себя сыном Церкви Православной, сыном Руси святой! С болью сердца приходится засвидетельствовать, что и в среде таких “правых” людей у нас немало склоняющих колена – спешу оговориться – безсознательно пред ваалом современности, судящих своих пастырей и саму Церковь, самочинно мыслящих не по разуму Церкви и следовательно… не договариваю: чтый да разумеет!

Удивительная смелость говорить от имени Русскаго народа (автору почему-то больше нравится слово “нация”). Да позвольте, наконец, сказать уж прямо, массы народные, миллионы простого народа православнаго вовсе не имеют понятия о Толстом как художнике-писателе. А те, которые знают его за такового, очень невысоко ценят и вообще-то художественные произведения (скажете: не доросли – если угодно, сделаем в этом вам уступку, хотя сами мы, иерархи, остаемся пока и на этот счет при особом мнении). А кто из православнаго, не сбитаго с толку современными бреднями, народа слыхал о Толстом как “учителе”, т. е. мыслителе, философе, те только открещиваются от него, как от богохульника… Может быть, у наших гуманно настроенных верующих интеллигентов и являлось желание пойти в храм помолиться за “великаго писателя”, забывая долг послушания матери-Церкви и как бы осуждая ее в жестокости, но говорить, будто “то же чувствовал каждый русский” – значило бы брать грех на душу, грех клеветы на всех русских. По крайней мере, я, и как частное лицо, и как архиерей, никогда не дерзну судить церковную власть за то, что она не разрешила молиться за того, кто оплевал моего Спасителя, кто издевался над Его Пречистою Материю, кто подверг поруганию и осмеянию все, чего нет для меня святее и дороже ни на небе, ни на земле! – за того, кто все это сделал и – не захотел покаяться!.. На что же тогда и суд Церкви?..

Говорят: “Чем больше грех, тем больше надо молитв, чтобы его замолить, и, значит, надо усугубить молитвы, а не запрещать”. К этому мы добавим то, чего, может быть, не знают сии ревнители спасения нераскаянных грешников: “Нет греха побеждающего Божие милосердие”. Так, все это правда. Но ведь следуя такой логике и принимая безусловно эти положения, можно придти к заключению, что мы должны молиться за всех грешников безразлично: умерли ли они в нераскаянности, или же стали на путь покаяния, были ли в общении с Церковью, или умерли вне ея ограды. Вспомните Иуду-предателя: как велик его грех! Но он ведь кажется, и на путь покаяния стал: прочтите еще раз со вниманием сказание Евангелиста Матфея о том, как этот изменник-ученик, мучимый совестью, бежит к членам синедриона, кается пред ними, бросает им в лицо 30 сребреников и, услышав от них холодное, безсердечное: “Что нам за дело? Смотри сам!” – в отчаянии решается на самоубийство… Разве не звучит в ваших сердцах этот крик терзаемой души: “Согрешил, предав кровь неповинную!” Это ли, казалось бы, не раскаяние? За такого ли не помолиться? Ведь в очах Божиих и сей Искариот, и граф Толстой, – их души одинаково ценны… Простите, я позволю себе сказать больше: из Евангелия не видно, чтобы Иуда загубил своим лжеучением столько душ, сколько увлек в бездну погибели граф Толстой, напротив: Иуда был Апостолом, ходил на проповедь о Христе, во всяком случае не отвлекал от Христа, не издевался над Ним так, как наш граф… И однако же, св. Апостолы после его смерти не молятся за него, спокойно говорят о нем, что сын погибели отпал, чтобы идти в место свое (Деян. 1, 25). Умер – все кончено. Не покаялся – нет даже слова сожаления о нем! Предан суду Божию и отсечен от Церкви, как мертвый член, навсегда!