Читать интересную книгу «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники - Никон Рождественский

Известно, что и покойный Оптинский старец отец Амвросий вынес тоже впечатление от графа: “очень он горд”, сказал старец после беседы с ним. И чем дальше, чем больше граф пускался в свои мудрования, тем гордыня эта росла в нем больше и больше. Очевидно, он считал себя непогрешимым в решении вопросов веры. Люди опыта духовнаго знают, как хитро сплетает свои сети враг рода человеческаго, чтобы опутать ими людей, только себе доверяющих. Он дает их сердцу тоже “опыт” духовный, смотря потому, куда больше склоняется их сердце: в сторону ли заблуждений в области мысли или же в сторону жизни сердца. То и другое у св. отцев называется прелестью. Пытаться переубедить такого человека спорами, умственными доказательствами – бесполезно. В своей душе они основывают свои убеждения на “опыте”. Без сомнения, и Толстой имел такой “опыт” и даже не раз говорил о нем. Это – не пустыя фразы, когда он говорил о внутреннем спокойствии совести, например, о душевном счастье… Он нечто переживал, чего другие не испытывали. Жившие в обителях иноческих “под старцами” знают такия переживания, от коих старцы нарочито предостерегают неопытных. Но нашего писателя никто не мог предостеречь, и он все глубже и глубже уходил сам в себя, в свою прелесть. А до чего может дойти такое самообольщение, показывает пример, приводимый Аввою Дорофеем в его поучениях. “Поистине, говорит преподобный Дорофей, знаю я одного, пришедшаго некогда в сие жалкое состояние. Сначала, если кто из братии говорил ему что-либо, он уничижал каждаго и возражал: “Что значит такой-то? Нет никого (достойнаго), кроме Зосимы и подобнаго ему”. Потом начал и сих осуждать и говорить: “Нет никого (достойнаго), кроме Макария”. Спустя немного начал говорить: “Что такое Макарий? Нет никого (достойнаго), кроме Василия и Григория”. Но скоро начал осуждать и сих, говоря: “Что такое Василий и что такое Григорий? Нет никого (достойнаго) кроме Петра и Павла”. Я говорю ему: “Поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать”. И поверьте мне, чрез несколько времени он начал говорить: “что такое Петр и что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы”. Наконец возгордился он и против Самого Бога и таким образом лишился ума”. Не правда ли: все это повторилось с Толстым – начав с отрицания авторитета Церкви, он дошел до того, что стал считать Апостола Павла исказителем Христова учения, а потом и сам исказил до неузнаваемости учение Христово и Самого Господа Иисуса Христа – страшно повторить – называл “повешенным Иудеем!” Мало того: в области своих блужданий он позволял себе иногда к себе прилагать словеса Господа Богочеловека, выражаясь словами Господа из Евангелия от Иоанна – о своей особе! Разве это не сумасшествие? Но я скажу больше: он питал к нашему Спасителю Богочеловеку Господу Иисусу Христу личную ненависть… Как ни страшно такое обвинение богоотступника, но оно подтверждено мне другим великим философом нашим Вл. Серг. Соловьевым. На мой вопрос: давно ли он видел графа Толстого, покойный философ-христианин ответил мне: “С тех пор, как я увидел, что граф питает личную ненависть к Господу Иисусу Христу, я все порвал с ним и больше не имею с ним никаких сношений”. – “Но питать личную ненависть можно только к тому, с кем имеешь личныя отношения? – сказал я, – а граф…” – “Вы слишком наивны, – сказал Владимир Сергеевич – может ли сей гордец простить какому-то “Назаретскому Плотнику”, что То т раньше его, Толстого, дал миру такое учение, которое преобразило мир, а он, Толстой, при всех своих усилиях успел обратить в свою секту несколько десятков неумных людей, и знает хорошо, что его секта рассыплется после его смерти и учение будет сдано в архив, как нелепость…”

Таков суд над Толстым его бывшаго друга и собеседника, который великолепно разобрал его учение о непротивлении злу в своих “Трех разговорах”. Таков будет и суд истории, когда пройдет эта эпидемия вражды к Церкви в среде нашей интеллигенции, если только она совсем не уйдет из Церкви. И не знаешь, чего пожелать в скорейшем будущем, чтобы эта интеллигенция сама отреклась от Церкви или же Церковь извергла бы ее, пока она не развратила их своею гнилью? Судите сами: эта прогнившая интеллигенция требует от Церкви якобы молитв (?!) за богоотступника, молитв, которыя ей нужны лишь для поругания самой Церкви, молитв за того, кто не верил в будущую личную жизнь, и от лица тех, которые в сущности издеваются над такою верою верующих… Толпами ходят по улицам столицы разные “студенты” – жиды и продавшие свою душу жидам изменники Христу и поют, издеваясь, конечно, над Церковью, “вечную память” богохульнику. И это – в христианском государстве! А упомянутый выше публицист Меньшиков, две недели назад уверявший нас, что он “верный сын Церкви православной”, он теперь похищает из языка Церкви самыя дорогия слова, чтобы воспеть ими все того же богоотступника… Он, Толстой, видите ли, “праведник, живой пророк, (может быть, только, конечно, не Божий пророк), душа, ищущая Бога и Ему верная (?), он, видите ли, поистине не забывал Бога, в каждый момент стоял как бы с непокрытой головой, он неодолимым тяготением тянулся к Богу, он по существу был одной праведности с о. Иоанном Кронштадтским, одного великаго богоискательства, одной до жгучих слез искренности в вере, но разнаго понимания”… Меньшиков ставит Толстаго как будто выше о. Иоанна, потому что о. Иоанн верил наивною детскою, народной верой, верой почти двухтысячелетней Церкви, “Апостольской и Соборной”, а Толстой, “как все пророки на переломе цивилизации(?), не мог довериться вере предков и принужден был составлять свою”. По Меньшикову о. Иоанн – “чуть ли не последний святой древней Церкви, а Толстой – первый святой еще не существующей, еще не проповеданной церкви: это – новый человек, человек воскресения, жизни будущаго века. Одинокий, он имел-де мужество начать строить свою какую-то церковь”… Он-де принадлежал “к породе праведников (порода праведников!!

Будто – домашних животных!), людей, перерождающих себя, преображающих свою природу. Такие-де люди в самом деле совлекают ветхаго Адама и облекаются в идеал свой – в Христа, в Будду, в Зороастра – смотря по религии. Толстой-де непрестанным устремлением к Богу и к нравственному благу ближних в самом деле пересоздал себя. Он – подвижник такой же, как монахи: его идеал – смирение(!), нищета, труд, молитва(!?). Ради несомненнаго присутствия Духа Божия в нравственной проповеди Толстого (какая хула на Духа Святаго!) пусть отечество поклонится могиле праведника земным поклоном!” – патетически кончает свой фельетон Меньшиков. В своем восторге пред Толстым зарвавшийся и завравшийся фельетонист и сам не замечает, что сознается в безсмыслице всего учения Толстого: “все несообразности учения Толстого, говорит он, были бы совершенно для нас непостижимы, если бы не предположить за ними глубокаго смысла, который (котораго?) сам Толстой не мог объяснить… Не будем и мы, говорит Меньшиков, разъяснять то, что великие люди уносят с собой, как недоговоренную тайну”. Итак, сам Толстой, по словам его же панегериста, не понимал, чему учил, унес в могилу смысл своего учения, и за эту безсмыслицу – поклонись ему, родная земля! Падайте в прах пред его прахом, люди русские! Та к предлагает г. Меньшиков!..

Во сне это или наяву? Ведь это какой-то нестерпимый кошмар, давящий душу, ум, совесть… Страшно становится за родную мать Русскую землю… за Церковь православную, которая имеет в своих недрах таких христиан, дерзающих еще величать себя ея “верными чадами”… Поистине, Толстой во сто раз честнее был, когда всенародно отрекся от Христа, от Церкви, от православия, честнее всех подобных писателей, которые, пожалуй, обидятся, если им сказать, что они – еретики, язычники, безбожники! Не пора ли нашей матери-Церкви в самом деле очиститься от таковых? Не пора ли вспомнить грозныя слова великаго Апостола Павла: аще мы или Ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет!.. И ныне паки вам глаголю: аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет! (Гал. 1, 8–9). Измите злаго от вас смех! (1 Кор. 5, 13) Ведь в сих рассуждениях Меньшикова и ему подобных интеллигентов уже не остается ни следа православнаго христианскаго учения; самыя слова, употребленныя им, будучи похищены у языка Церкви, получили совсем другой – антихристианский смысл. И в совести христианина громко раздается предостережение другаго великаго Апостола – Апостола Иоанна Богослова: всяк преступаяй и не пребываяй во учении Христове, Бога не имать (а следовательно, и Толстой, исказивший учение Христово до неузнаваемости, чужд Бога); аще кто приходит к вам и сего учения (чистаго учения Христова) не приносит вам, не приемлите его в доме и радоватися ему не глаголите (не приветствуйте его, не подавайте ему руки, не говорите ему: здравствуй!). Глаголяй бо ему радоватися сообщается делом его злым.