— Выглядит смешно, но хорошенькая, — сказала одна дама, играя веером.
Анжелика спросила себя, не к ней ли относились эти слова. Почему ее назвали нелепой? Она внимательнее пригляделась к пышным ярким нарядам, отделанным кружевами, и ее серое платье показалось ей неуместным.
Барон Арман совершенно не разделял смущения дочери. Он очень тревожился по поводу разговора с глазу на глаз с маркизом дю Плесси. Он собирался просить о снятии налога с четверти всех мулов и с четверти отлитого свинца из рудника. Это могло быть очень легким делом для дворянина высокого ранга, каким собственно и являлся барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу. Но бедный барон отметил про себя, что, прожив годы вдали от двора, он стал неловким, как простолюдин. Его ошеломляли все эти люди — напудренные и благоухающие, чей разговор походил на щебет попугаев. Арман де Сансе испытывал ностальгию по временам Людовика XIII, когда люди держались проще и естественнее. И пока он вместе с Анжеликой протискивался сквозь шумную разодетую толпу, ему вспомнились старые друзья, которых больше не было.
Музыканты, расположившись на маленькой сцене, извлекали из инструментов высокие приятные звуки — здесь были виолы, лютни, гобои и флейты. В большой зале с зеркалами Анжелика увидела танцующих молодых людей. Она вдруг подумала, что, возможно, ее кузен Филипп среди них.
Барон де Сансе, пройдя в глубь залы, кланялся, сняв свою старую фетровую шляпу с пером. Анжелике стало не по себе. «При нашей бедности единственное, что было бы уместно, — держаться гордо и с достоинством», — подумала она. Вместо того чтобы опуститься в глубоком реверансе, который она отрепетировала с тетушкой Пюльшери целых три раза, она продолжала стоять прямо, как столб, и смотрела прямо перед собой. Лица вокруг виднелись как в тумане. Но Анжелика знала, что, глядя на нее, все умирают от желания рассмеяться.
Тишина, которую нарушали приглушенные смешки, внезапно стала полной, когда слуга объявил:
— Господин барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу.
В этот момент лицо маркизы дю Плесси покрылось густым румянцем, что было заметно даже несмотря на веер, которым она обмахивалась. Ее глаза светились сдержанным весельем. Спас положение именно маркиз дю Плесси. Он приветливо сделал шаг вперед и произнес:
— Дорогой кузен, вы доставили нам несказанную радость, прибыв так скоро вместе с вашей прелестной дочерью. Анжелика, с тех пор как я вас видел в последний раз, вы еще больше похорошели. Не так ли? Ну разве она не похожа на ангела? — спросил он, поворачиваясь к жене.
— Вы совершенно правы, — подтвердила та, вновь надев маску холодной отстраненности. — В каком-нибудь другом платье она была бы божественна. Присядьте на этот табурет, милая, чтобы мы смогли лучше вас рассмотреть.
— Кузен мой, — сказал Арман де Сансе, чей грубоватый голос странно прозвучал в этом изящном зале, — я бы хотел немедленно, не откладывая, поговорить с вами о важном деле.
Маркиз удивленно поднял брови:
— Правда? Я вас слушаю.
— Сожалею, но о подобных вещах удобнее говорить наедине.
Господин дю Плесси бросил на родственника насмешливо-смиренный взгляд.
— Конечно, мой кузен барон, конечно. Пойдемте в кабинет. Дамы, простите нас, мы скоро вернемся.
В то мгновение, когда кузены направились к выходу, один из молодых людей с завитыми волосами, напудренный и даже накрашенный, вдруг повернулся и окликнул барона:
— Месье де Сансе!
И, когда тот остановился, спросил:
— Вы, наверное, всегда охотитесь с чеглоком?
Зал прыснул со смеху.
— Ни с чеглоком, ни с соколом, — парировал барон, поначалу озадаченный. — Я не охочусь, у меня нет на это времени…
Должно быть, ответ впечатлил гостей, ибо смех внезапно смолк и разговор принял совершенно другое направление. Анжелика не поняла, в чем смысл шутки, но почувствовала, что над ее отцом хотели посмеяться.
Устроившись на табурете, она оказалась прямо под прицелом любопытных взоров гостей. Анжелика взяла себя в руки, и бушующее в ней чувство обиды немного утихло.
Теперь она могла хорошо разглядеть окружающие ее лица. Большинство людей были ей незнакомы. Однако рядом с маркизой стояла очень красивая женщина, которую Анжелика узнала по белой жемчужной коже ее декольте.
«Мадам де Ришвиль», — подумала она.
Отороченное золотом платье графини и ее расшитый бриллиантами пластрон еще сильнее заставляли Анжелику осознать, насколько нелепым было ее собственное серое платье. Все дамы сверкали с головы до ног. Они носили на поясах странные безделушки: маленькие зеркальца, черепаховые гребни, бонбоньерки и часики. Никогда Анжелика не сможет так одеваться. Никогда она не сможет смотреть на других с таким высокомерием. Никогда ей не научиться этим изысканным сладким певучим интонациям, которые, казалось, производились во рту волшебными сосательными конфетками из бонбоньерок.
— Дорогая, — сказала одна дама другой, — у нее восхитительные волосы, но, по всей видимости, за ними никогда не ухаживали.
— Грудь маловата для пятнадцати лет.
— Но, дорогая, я думаю, что ей нет еще и тринадцати.
— Хотите знать, что я думаю, Генриетта? Обтесывать ее уже поздно.
«Как будто я мул, которого покупают», — размышляла про себя Анжелика. В тот момент она была слишком потрясена, чтобы оскорбляться на слова дам.
— Что же вы хотите! — воскликнула мадам де Ришвиль. — У нее зеленые глаза, а зеленые глаза приносят несчастье, так же как и изумруды.
— Но это редкий оттенок, — возразила другая дама.
— В ее взгляде нет шарма. Посмотрите на это напряженное выражение лица. Нет, мне решительно не нравятся зеленые глаза.
«Они ни во что не ставят мое единственное богатство — глаза и волосы», — думала девочка.
— Ну конечно, мадам, — произнесла она внезапно громким голосом, — я не сомневаюсь, что голубые глаза Ньельского аббата более приятны и приносят вам счастье, — закончила она более тихо.
Повисло гробовое молчание. Послышались смешки, но и те быстро смолкли.
Дамы растерянно оглядывались, словно не веря в то, что услышали подобные слова от этой бесстрастной девчонки. Графиня де Ришвиль начала краснеть, и пурпурный румянец покрыл все ее лицо и даже шею.
— Господи, я знаю ее! — воскликнула она.
Внезапно дама прикусила язык.
Все удивленно смотрели на Анжелику. Маркиза дю Плесси, которая была остра на язык, приглушенно смеялась, прикрывая лицо веером. Но сейчас именно ее соседка стала причиной этого взрыва смеха, который она пыталась скрыть.
— Филипп! Филипп! — позвала она, чтобы вернуть самообладание. — Где мой сын? Месье де Бар, не будете ли вы столь любезны, чтобы позвать моего сына полковника?