— Ах, с тех пор многое изменилось, — вздохнул маркиз дю Плесси с досадой в голосе. — У меня нет желания рассказывать все подробно. Достаточно знать, что если королеве, ее двум сыновьям и этому чертову кардиналу удалось снова обосноваться в Лувре, то только исключительно благодаря господину Конде. Однако вместо благодарности с ним обошлись совершенно возмутительно. Ему не пожелали отдать в управление Гиень, его брату Конти — Прованс, а Ларошфуко, жену и сына которого принц спас, когда их не выпускали из Шантильи, получил в управление Блуа. При этом принца еще на некоторое время сажали в тюрьму. Согласитесь, это немало…
Отныне господин принц считает себя ярым врагом Мазарини и всех, кто выступает на его стороне. Недавно господин де Марсийак приезжал на похороны своего отца и собирал дворян Пуату как раз по поводу Фронды. Он просил поддержать сторону Гастона Орлеанского. Почему вы, человек высокого происхождения, не откликнулись на его призыв?
— Я? — в ужасе воскликнул Арман де Сансе.
— А почему нет? Все дело именно в этом. Ведь отношения между жалким двором и великими деятелями королевства накалились уже давно. Предложения, с которыми выступила Испания, показались принцу весьма интересными. Он приехал ко мне, чтобы обдумать все основательно.
— Испанцы делали какие-то предложения? — изумился барон.
— Да. Говоря между нами и полагаясь на дворянское чувство чести, представьте себе, что король Испании Филипп IV собирается подарить нашему великому генералу, так же как и господину Тюренну, армию по десять тысяч человек каждому.
— Но зачем?
— Чтобы ограничить возможности регентши, разумеется, и этого вора кардинала, который сейчас, слава богу, обратился в бегство!
Испанские армии под командованием господина Конде войдут в Париж, и тогда Гастон Орлеанский — Месье, брат покойного короля Людовика XIII, будет провозглашен королем. Монархия будет спасена и наконец-то избавится от женщин, детей и иностранца, который ее позорит. Учитывая все это, подумайте, что я могу сделать? Я спрашиваю вас! Чтобы поддерживать тот образ жизни, который вам описал, я не могу себе позволить содействовать какому-либо гибельному делу. Кстати, народ, парламент, двор — все ненавидят Мазарини. А королева продолжает за него держаться и не собирается от него отказываться. Невозможно описать, какое существование влачат королевский двор и маленький король уже два года, — его можно сравнить лишь с цыганскими скитаниями: побеги, возвращения, ссоры, войны и все в таком же духе…
Это слишком. Король Людовик XIV уже выбыл из игры. Кстати, я должен заметить, что дочь Гастона Орлеанского — высокомерная мадемуазель де Монпансье — ярая фрондерша. Она уже сражалась год назад на стороне восставших. Она хочет возобновить бой. Моя жена ее обожает, и та отвечает ей взаимностью. Но на этот раз я не позволю Алисе вступить в какую-либо партию, кроме моей. Нет ничего плохого в том, чтобы повязать себе в качестве пояса голубой шарф и вставить в шляпку колосок, если это не ведет к разладу в отношениях между супругами. А у Алисы такой характер, что она всегда должна выступать «против»: против обычных подвязок для чулок — за шелковые, против челки — за открытый лоб и так далее. Такая позиция ей кажется оригинальной. Сейчас она против регентши Анны Австрийской, потому что та сказала ей, что сосательные таблетки, которые она всю жизнь использовала для свежести дыхания, напоминают ей по запаху слабительное. Ничто не заставит Алису вернуться ко двору, где она скучает от набожности королевы и выходок маленьких принцев. Я думаю, мне придется присоединиться к жене, раз она не хочет присоединиться ко мне. У меня к ней слабость, я нахожу ее пикантной, а также ценю ее таланты в искусстве любви… В конце концов, Фронда — приятная игра…
— Но… но вы же не хотите сказать, что господин Тюренн тоже… — пролепетал Арман де Сансе, теряющий почву под ногами.
— Ох, господин Тюренн, господин Тюренн! Он такой же, как и все. Ему не нравится, когда его услуги недооценивают. Он попросил, чтобы Седаном владела его семья. Ему отказали. Он разозлился, и правильно сделал. Кажется, он даже уже согласился на предложение испанского короля. Господин Конде на этот раз более неспешен в принятии решения. Он намерен дождаться новостей от сестры де Лонгвиль, которая отправилась вместе с принцессой Конде призвать к восстанию Нормандию. Необходимо отметить, что здесь находится герцогиня де Бофор, к чьему очарованию принц не безразличен… Так что наш рыцарь впервые не торопится вступить в бой. Поверьте, вы простите его, когда увидите божественную герцогиню, о которой я говорил… Она великолепна, мой дорогой!
Анжелика, прислонившись к занавеске, отделяющей один зал от другого, увидела, как отец достал свой большой платок и вытер лоб. «Он ничего не добьется, — подумала она, и ее сердце сжалось. — Какое им дело до наших мулов и сереброносного свинца?»
Внезапно девочка почувствовала, как в горле встал ком. Она ушла прочь, в парк, на который уже ложились синие вечерние тени. Звуки скрипок и гитар все еще доносились из глубины залов, но вереница слуг уже несла в дом подсвечники. Некоторые лакеи, взгромоздившись на специальные табуреты, закрепляли свечи в настенных подставках перед зеркалами, которые отражали огни свечей.
«Господи, сколько отцу приходится переживать из-за каких-то мулов, которых Молину пришло в голову продать Испании во время войны! — говорила Анжелика сама с собой, медленно прогуливаясь по аллеям. — Предательство ли это?.. Ему совершенно безразличны все эти принцы, живущие исключительно за счет милости монарха. Неужели он действительно собирается бросить вызов королю?»
Она обошла замок вокруг и оказалась у подножия стены, по которой раньше частенько карабкалась наверх, чтобы полюбоваться сокровищами прекрасной комнаты. Вокруг не было ни души, так как даже те редкие парочки, которых не пугал предвещавший скорое наступление осени вечерний туман, предпочитали оставаться на лужайке перед входом.
Следуя уже почти безусловному рефлексу, Анжелика сняла туфли и, несмотря на длинное платье, ловко взобралась по стене до карниза второго этажа. Уже совсем стемнело. Ни один прохожий не смог бы разглядеть детскую фигурку, напоминавшую барельеф, в тени небольшой башенки, украшавшей правое крыло.
Окно было открыто. Анжелика наклонилась вперед. Она поняла, что здесь должен кто-то быть. Впервые за долгое время комната не пустовала, и в глубине ее озарял золотым светом масляный ночник. При таком освещении мебель и гобелены казались еще таинственнее. Словно ледяными кристаллами сверкали эбеновые шкафчики с перламутровым напылением.