но выглядел как обычно. Люди без спешки передвигались по улицам, возле будок лаяли собаки. Словно ничего не случилось. Словно в нескольких километрах отсюда не родилось чудовище. Словно в мире по-прежнему существовали физика, медицина и рациональный мир. Словно что бы то ни было имело значение.
И тогда впервые в жизни Меланья почувствовала тяжесть Дара. Она привыкла относиться к нему как к чему-то очевидному. Восхищающая мрачная традиция ее семьи. Тайна, для которой она родилась. Немного хобби, а немного козырь. Теперь Меланья впервые почувствовала, что это работает. Что схватить на минуту основы мироздания и переплести их по своей воле, не ведая, что из этого выйдет, это такая тяжесть и такая ответственность. Что так легко совершить ошибку и совершить непредвиденное. Страшное. И оно станет потом твоей собственной жизнью. С чем нужно будет учиться существовать.
Я ведьма.
Дают ли еще молоко ваши коровы? Нормальные ли еще глаза у ваших детей? Люди, идет ведьма!
Это всего лишь такой талант. Кто-то умеет готовить, кто-то петь, а кто-то умеет делать так, чтобы мир на короткое мгновение сбивался с проторенного пути и делал что-то невозможное. Длинная череда бабушек, матерей, дочерей, которые хранили и преумножали знания в сфере непознаваемого. Которые умели изменять структуру реальности, но только очень поверхностно знали как, почему и какой ценой.
Она пообедала в гостинице, а потом вернулась в избушку к своему чудовищу.
Он по-прежнему спал, но все более неспокойно. Каждую минуту его сотрясали какие-то судороги, он переворачивался с боку на бок, сжигаемый горячкой. Жар и чудный травяной запах пижмы шли от него, как от раскаленной печи. Он изменялся и рос. Во всяком случае ей казалось, что он вытянулся. И по-прежнему линял. Теперь уже очень сильно. Клочья шерсти облепляли одеяла, летали по всей комнате. Он вздрагивал, бросался, порыкивал, стонал, потел и все время спал.
Меланья ждала.
От гримуара нельзя было ждать безукоризненной точности, он мог совершить ошибку. Она сделала все, как нужно, но совершенно не представляла себе, что из этого выйдет. Прабабка, впрочем, похоже, тоже не знала. Никто не знал. Волк впитал человеческие клетки. Кровь и мозг Лукаша, смешанные с травами, подвергшиеся воздействию Дара. Его это преобразило. Но во что? Может, в Лукаша, но еще более дикого, обладающего звериной силой и жестокостью хищника? Может, она дала ему новую жизнь в более здоровом, сильном, не уничтоженном алкоголем и наркотой теле? Она не имела понятия.
Она ждала.
И боялась.
Он спал почти двое суток. Меланья не спала. Только дремала, прислушиваясь к стонам, которые становились все более человеческими, наблюдая, как судороги заставляют его метаться на полу, изгибают тело дугой, слушая, как его ноги стучат по полу, уверенная, что он умирает. Может, это было бы лучше всего.
А когда она проснулась, в залитой утренним солнцем избушке на развороченном ложе среди тучи волчьей шерсти сидел голый мужчина. Он не походил на Лукаша, даже если учесть, что был больше и массивней. Меланья присмотрелась к нему сквозь полуприкрытые ресницы и оценила как даже симпатичного. У него были короткие темные волосы, гладкие, как волчья шерсть, но на теле особенно густо волосы не росли. Он сидел и с удивлением рассматривал свои ладони, то сжимая, то выпрямляя пальцы, вращая и сгибая запястья. Открыл рот и провел пальцем по зубам, ровным человеческим зубам.
Он сидел на одеялах и трясся от озноба, а на его лице было выражение человека, который боролся с невыразимой болью. Меланья лежала в спальном мешке и наблюдала за ним, пока не пришла к заключению, что не может же так лежать до скончания века. Нужно встать и собственными глазами увидеть то, что сотворила.
Меланья расстегнула замок спальника. Мужчина на одеялах моментально перевернулся и уперся ладонями в пол, напряженный, как пружина, и готовый к прыжку. Поднял верхнюю губу, наполовину обнажая верхние зубы. Это напоминало улыбку, но не очень. Меланья замерла, запутавшись в спальнике.
Он слегка поднял голову, ноздри двигались, ловя ее запах. Опустил верхнюю губу, слегка приоткрыл, а потом закрыл рот. И издал странный звук, в котором слышался вопрос, звук немного походил на рычание и немного на попискивание. Он поднял брови и повернул голову, глядя на нее, как собака, которая видит что-то странное. Он по-прежнему выглядел напряженно-внимательным.
Очень медленно Меланья выбралась из спального мешка и встала. Он смотрел на нее, уши его напряглись и выпрямились. Обыкновенные человеческие уши, может, немного треугольные, но он ими двигал, как собака. Он полусидел, полустоял на корточках, одной рукой опираясь на пол, а другую держа в нерешительности на весу.
Она хотела что-то сказать, но не знала что: «Хорошая собачка?», «Ты — Тарзан, я — Меланья». Некоторое время он двигал ушами и не издавал никаких звуков. Кашлянул.
— Меланья, — произнес вдруг абсолютно четко. И протянул ей ладонь с выпрямленными пальцами, протянул осуждающе, как будто иметь ладони было несчастьем. — Что… — Склонив голову, он некоторое время размышлял. — Что ты со мной сделала? — произнес он наконец недоверчиво. — Кто я?
— Теперь ты человек, — сквозь слезы произнесла Меланья.
— Не человек, — возразил он. — Не человек, а волк. Больной волк. Больной — это плохо. Плохая пища.
Он поднял одну ногу, потом опустил ее и почесался рукой. Быстрым судорожным собачьим движением.
— Шерсть выпала, — произнес беспомощно. — И теперь холодно.
— У людей нет шерсти, — сказала Меланья — Они носят одежду. Я сейчас тебе дам.
— Еда была плохая, — произнес он. — Все болели, а я больше всех. Я стал человеком. Я стал человеком из-за плохой еды?
Меланья подумала, что он говорит все лучше.
— Так иногда бывает, — уклончиво ответила она. Он повернул голову.
— Нет. Не бывает. Может болеть живот. Можно даже умереть. Но так не бывает. Человек — это человек. А волк — это волк. Всегда. А я не так. Я немного человек и немного волк. Почему? Это ты так со мной сделала?
— Я была вынуждена, — прошептала Меланья.
— Понимаю, — безразлично произнес он. — Я слышал.
Она расстегнула сумку, вынимая одежду, которую купила для него. Белье, брюки, рубашки, свитера, ботинки. Все большое, наверное, даже слишком большое. Ведь она не знала, как он будет выглядеть.
— Брюки! — воскликнул он. — Это брюки. На ноги. Для человека. Еще есть носки и ботинки и… Столько слов! — Он потряс головой. — Они как муравьи. Муравьи в голове. Их так много и становится все больше. Зачем столько слов? Откуда они берутся?
— Были в плохой еде, — сказала Меланья.
— Я слышал, — произнес он.
Когда он неловко взял трусы, Меланье