страдальческое выражение лица человека, который видит знакомую картинку, но не помнит, что это.
— Что с тобой? — наконец спросила она. Тишина становилась все более тягостной, почти невыносимой, но, похоже, только для нее. В конце концов, волки не особенно разговорчивы.
Он обернулся к ней и спросил потерянно:
— Почему говорят, что думать не больно?
Открывая дверь, она чувствовала волнение. Он стоял за ней в темноте коридора, когда она громыхала и звенела ключами, где-то за спиной чувствуя присутствие соседки из квартиры напротив, припавшей к дверному глазку и пытающейся что-то высмотреть в темноте.
Она немного боялась того, что ей предстояло увидеть за дверью. Предвидела приступ бешенства Лукаша, потому упаковала в коробки ценные и хрупкие вещи и снесла их в подвал, но и без того осталось много вещей, которые он мог уничтожить, а среди них были очень старые и те, что она действительно любила. Ей будет жаль, но такова цена. Оплаченная в последний раз.
Она впустила его вовнутрь с таким чувством, будто впускала пса, пусть побегает и обнюхает углы.
Все оказалось не так уж и плохо. Лукаш ограничился тем, что сбросил с комода безделушки, большинство из которых было из металла или из камня, перевернул стол и швырнул в стену стул. Для последнего в жизни дебоша он вел себя скромно, особенно если принять во внимание опыт в этой области. Ладно, еще метнул бутылку в окно, но не попал — примитивно и совершенно без фантазии.
В кухне Лукаш разбил сервиз. Ужасный, от которого Меланье, сказать откровенно, давно хотелось избавиться, но ему было почти двести лет. Сейчас его можно было спокойно вынести на помойку и положить в мешок для останков. Она вздрогнула от сравнения.
Стул еще можно было спасти, и это хорошо, потому что он был из гарнитура. Остальное достаточно было перевернуть, вымести осколки, и можно жить.
Оборотень прохаживался по квартире почти элегантно, углы вовсе не обнюхивал, смотрел внимательно, держа одну руку в кармане, как какой-нибудь лорд в музее изящных искусств. Она оставила его в гостиной и принялась за уборку.
Инстинкт победил внезапно и без предупреждения. Она услышала какой-то внезапный шум и ужасное рычание. Меланья застыла с метлой в руке, а потом бросилась бежать в направлении звука.
Третья комната. Она попала туда по длинному коридору и наткнулась на висящую на углу двери кожаную куртку Лукаша. Сейчас от нее остались обрывок воротника, по-прежнему висящий на двери, и один рукав. Угол двери, сломанный ударом, странно выгнулся назад, обнажая под разорванной поверхностью пустоту. На белом лаке остались три узкие трещины.
На полу лежали разорванные в клочья куски толстой кожи, а оборотень стоял над ними и мочился. Его правая ладонь дрожала, из-под раздробленного ногтя большими каплями капала кровь.
Она посмотрела на намокшие лохмотья, лежащие в луже мочи, и вздохнула:
— Нам нужно серьезно поговорить.
Собственно говоря, она не должна была его учить. Он не учился, а лишь вспоминал. Надо заметить, небывалыми темпами, будто выздоравливал после потери памяти. У нее как раз заказов было немного, поэтому она могла посвятить ему достаточно много времени. Покупала книги, иные поочередно снимала с полок. Он стал читать через два дня попыток и вскоре глотал страницы, как маньяк. Когда она возвращалась домой, он лежал на полу и читал или смотрел телевизор. Повсюду валялись кипы газет, кучи книг и кассет.
По-видимому, он понимал, о чем читал, потому что все его очень трогало. Он кричал на телевизор, с пятнами на лице объяснял Меланье, что Роберт Ли Превит не должен был дезертировать, должен был каким-то образом договориться с сержантом Уорденом [3], или что Оливейра допустил ужасную ошибку, не делая попыток найти Магу сразу же в Париже [4], но возможно, если бы Браге Брагессон [5] не закрылся от людей в своем доме…
Это было немного трогательно и немного странно. С кем сегодня можно поговорить о том, что мог сделать, а чего не мог Йоссариан [6]? Кого это касается?
Были периоды, когда он говорил как Андерсен, и такие, когда говорил, как Фолкнер или Хемингуэй. Целыми предложениями.
Меланья чувствовала себя Пигмалионом.
— Не этот бокал, этот для вина.
Он шнуровал обувь, купался в пене и, преодолев длинный период кровавых порезов, брился, хотя от одеколона на него нападало ужасное чихание.
Уже на второй неделе он предпринял попытку сходить в магазин и вернулся с покупками. Принес сдачу и, насколько можно было понять, никого не убил.
Мой мужчина…
Меланья решила назвать его Максимилиан. В память о том волке, о котором с таким уважением говорил Окшановский. В память о том матером вожаке, который в один прекрасный день попал в расставленную ею ловушку.
Когда она дала ему имя, он начал становиться в ее глазах человеком. Но для того, чтобы кого-то признали членом общества, недостаточно ни имени, ни умения пользоваться ножом и вилкой, ни наличия выбритого лица с человеческими чертами. Человек — это не человечество. Человек — это документы. И какое-то будущее.
* * *
— Удостоверение личности обязательно, метрика, какие-то там документы, может, об окончании школы. Не знаю, что еще. Паспорт. Все, что нужно.
Кузина Анастасия погасила сигарету и краем ложечки атаковала ромовую бабу. Меланья терпеливо ждала. Размешивала кофе и смотрела на дождливую улицу сквозь замерзшие модернистские узоры на стекле. С Анастасией никогда ничего не понятно. По иерархии в Семье она принадлежала к одному с Меланьей поколению, хоть ей было уже определенно под пятьдесят. Поколение не имеющих права голоса своенравных распущенных балбесок. Только если Меланья среди бабушек, тетушек и всех остальных считалась чудесным ребенком, Анастасия считалась паршивой овцой. Опасной, безответственной, эксцентричной, транжирящей Дар на разные глупости.
— Сделать можно, — наконец изрекла Анастасия, вызывающе глядя поверх головы Меланьи и слизывая с губы крем кончиком острого языка таким образом, который был уже похотливым, но не нахальным. Она принадлежала к другой ветви Рода. Была не рыжая и зеленоглазая, а бледнокожая, с черными, как воронье крыло, кудрявыми волосами и темно-голубыми глазами. Единственное сходство было в вытянутых чертах лица, выпуклых скулах и форме носа, узком и с горбинкой, как нож. Они выглядели как ровесницы, но так уж в Роду водилось.
— Вот так номер! Рыжая очаровашка Меланья прогнала своего легендарного Черного принца. Я же говорила, что он слишком экстравагантный для тебя. А сейчас это! Чудовище! Пусть бы тебе прабабка сказала… «Костры, Меланья, помни о кострах!» — старческим голосом заскрипела Анастасия. — Я тебе помогу, малышка, но только