Удостоверившись, что она лежит спокойно, он медленно встал и бесшумно направился к себе. Он так устал, что повалился на кровать, не раздеваясь. Кровать поехала и ударилась о стену, лампочка возле нее замигала. Барни гордился Сиам и испытывал благоговейный ужас перед ее способностями. Он собирался всласть поразмыслить о Сиам, но его сморил сон.
Спал он недолго — его разбудил телефонный звонок. Идиотская работа, идиотские звонки! Ни поспать, ни заняться собой. Любой болван трезвонит и будит среди ночи. Невозможно самостоятельно решить, когда спать, когда бодрствовать. Он кипел.
— Долго же ты не отвечаешь! Куда ты подевался? — раздался голос Мотли.
— Ты прервал мой сон только для того, чтобы спросить, почему я долго не отвечаю?! — Мотли доводил его до белого каления.
— Ну и вежливость! Я звоню, чтобы пригласить тебя в Нью-Йорк на ужин.
— Глубокой ночью?
— Тебе надо знакомиться с людьми. Джоко Пиер представит тебя своим друзьям из газет. Там будет и Селеста. Контакты еще никому не вредили.
Он был готов ответить что угодно, лишь бы снова лечь.
— Приеду.
— Прямо сейчас.
— Ладно, — простонал он.
— Что-то не слышу энтузиазма, — огорчился Мотли.
— Достаточно того, что я еду, какой еще энтузиазм?
— Твоя беда в том, что тебе все слишком легко дается! — возмутился Мотли.
— Дело не в работе, а в деньгах — они делают меня цивилизованным человеком!
Оба одновременно повесили трубки.
Барни откинулся на шаткую спинку кровати, чтобы, протирая глаза, урвать еще мгновение отдыха. Зигги прав: он зарабатывал больше, чем когда-либо в жизни. Он вытянул из брючного кармана раздувшийся бумажник. Две сотни в неделю плюс расходы! Он улыбнулся, словно этот заработок был неудачной шуткой. Придется купить новый бумажник, этот уж трещит по швам. Что с того, убеждал он себя, что от такой чертовой работы перестаешь быть самим собой? Надо относиться к подобному искажению собственного образа как к необходимому испытанию. Уж больно большие платят денежки!
Уходя, он просунул голову в дверь к Сиам. Она спала. Он обрадовался, что хоть она на время отключилась от этого безумия.
Мотли ждал его в самом темном углу клуба и коротал время за телефонным разговором. Барни вышел на воздух, надеясь, что его освежит ночная прохлада.
Мотли доставляло наслаждение трезвонить по всему городу среди ночи. В такое время самый прозаический звонок приобретает значительность. Он набрал номер клуба Доджа.
— Мистер Стивенсент Додж остался ночевать?
— Нет, сэр, — ответил сонный голос.
Мотли позвонил в «Редженси».
— Мистера Стивенсента Доджа, пожалуйста.
— Минутку.
Прижимая трубку к уху, Мотли размышлял о том, что богатство дарует возможность спать, пока другие, пекущиеся о твоем состоянии, не знают покоя. Зато те, кому не спится, гордятся своей независимостью.
— Кто его спрашивает? — спросила телефонистка, выполняя, по всей видимости, распоряжение Доджа.
— Мистер Мотли. — Что это значит? Стью не желает, чтобы его будили в час ночи? Он ли это? Раньше он кичился тем, что ему можно звонить в любое время дня и ночи, а теперь становится рациональным и не амбициозным?
— Зигги? Только тебя мне не хватало. — Додж сразу пошел в наступление.
Мотли сиял. Сейчас он развернет его в противоположном направлении.
— Не желаешь поужинать с нами через полчасика?
— Я в пижаме. — Додж дал именно тот ответ, которого ждал Зигги.
— Догадайся, Стью, кто строит глазки нашему мальчугану?
— Зигги, — взмолился Додж, — лучше выкладывай все начистоту!
— Селеста Веллингтон! — выложил Зигги.
— Что понадобилось от него Селесте? — Додж уже был заинтригован.
Зигги улыбнулся: он предвидел такую реакцию.
— Хочет, чтобы он стал ее менеджером.
— Вот это ночка! — возликовал Додж.
Зигги знал, что следующая его фраза станет отрезвляющим душем.
— Но он так занят, что даже не может послушать ее пробную запись.
— Зигги, вдруг он сумеет завербовать для нас дочку Веллингтона?
— Сумеет, если ты не станешь скупиться.
— Может, нам с тобой объединиться? Ты станешь младшим партнером в моем бизнесе. — Додж все больше распалялся. — Знаешь, как быстро к нам прибежит… — Он назвал романтического солиста, зарабатывавшего по миллиону в год. — Только он так ненадежно устроен, что тронь его перышком — и потом будет колебаться целый месяц.
Зигги фыркнул.
— А что нам с того?
— Надо будет распространить эту весть, только осторожно. Мы солидные барбосы, нам не пристало тявкать, точно шавкам. Ты можешь проявить осторожность?
— Я так осторожен, что даже самому гадко. Мы увидимся с Джоко.
— Правильно.
— Что значит «младший партнер»?
— Такая же договоренность, как по Сиам. Ты имеешь долю от любого исполнителя, которому организуешь выступления, а я поставляю исполнителей из своей обоймы. У тебя не будет особых расходов, разве что язва желудка от ругани с разными идиотами.
— Я подумаю.
— Клади трубку, иначе я не поспею за полчаса. Кстати, куда ехать?
— К Галлахеру. Кажется, у Джоко там рекламный счет.
— А твой мальчуган встал?
— Я его разбудил — пускай разомнется. Ему надо отвыкать все время давить подушку. Вот еще что, Стью…
— Что?
— Будь с ним поласковее.
— Само собой.
— Если бы ты выбросил из головы Сиам, дела пошли бы веселее.
— Я поразмыслю над этим.
— Он знает, что если сумеет уломать Селесту, то вы с ним будете квиты. Раз ты предлагаешь мне заделаться твоим младшим партнером, то изволь позаботиться о человеке, который доставит ее тебе ощипанной.
— Разумно. Мы вернемся к этой теме, когда придет время. Пока он еще не добыл ее подписи.
— Просто хочу, чтобы ты имел это в виду.
— Когда дело будет в шляпе, я буду иметь это в виду.
Прежде чем положить трубку, Мотли решил расставить все точки над «i»:
— Чтоб без обмана.
Мотли уронил голову на руки. Ему было не по себе. Потом его посетила счастливая мысль, и он опять обрел единение с окружающим миром. Нет, он не откажет себе в удовольствии явиться поутру к Твиду с вестью о том, что Селеста подписала контракт! С этого момента он перестанет биться у него на крючке.
Глава 17
В голове у Барни прояснилось, но не от ночного воздуха, а от обстановки в ресторане. Над гардеробом красовался, как икона над алтарем, огромный фотопортрет мэра Джимми Уолкера, возглавлявшего одну из самых коррумпированных администраций в городе, прославившемся разгулом коррупции. Этим портретом Галлахер хотел придать своему заведению особый шик и добиться внимания бродвейских знатоков. Барни понял, пора забыть о том, что его новая работа не стыкуется с логикой. Сам он учился в школе, названной именем продажного нью-йоркского мэра Уильяма Гейнора. Никто из учителей не проинформировал его и его бедных друзей, что они посещают мемориал памяти худшего из мэров в истории города. Зато тех, кто плохо учил предметы, нещадно искажаемые учителями, ждала суровая кара. Судья Сибери и Ля Гардиа не удостоились от ньюйоркцев статуй.