— Просто хочу, чтобы ты имел это в виду.
— Когда дело будет в шляпе, я буду иметь это в виду.
Прежде чем положить трубку, Мотли решил расставить все точки над «i»:
— Чтоб без обмана.
Мотли уронил голову на руки. Ему было не по себе. Потом его посетила счастливая мысль, и он опять обрел единение с окружающим миром. Нет, он не откажет себе в удовольствии явиться поутру к Твиду с вестью о том, что Селеста подписала контракт! С этого момента он перестанет биться у него на крючке.
Глава 17
В голове у Барни прояснилось, но не от ночного воздуха, а от обстановки в ресторане. Над гардеробом красовался, как икона над алтарем, огромный фотопортрет мэра Джимми Уолкера, возглавлявшего одну из самых коррумпированных администраций в городе, прославившемся разгулом коррупции. Этим портретом Галлахер хотел придать своему заведению особый шик и добиться внимания бродвейских знатоков. Барни понял, пора забыть о том, что его новая работа не стыкуется с логикой. Сам он учился в школе, названной именем продажного нью-йоркского мэра Уильяма Гейнора. Никто из учителей не проинформировал его и его бедных друзей, что они посещают мемориал памяти худшего из мэров в истории города. Зато тех, кто плохо учил предметы, нещадно искажаемые учителями, ждала суровая кара. Судья Сибери и Ля Гардиа не удостоились от ньюйоркцев статуй.
Барни чувствовал себя ослом. Он дал слово, что наплюет на все ухищрения Мотли и Доджа. Общество пронизано невидимыми потоками, в которых легко парить, не прилагая усилий. Ему предстояло найти эти потоки, чтобы уподобиться птицам, которые носятся в воздухе без единого взмаха крыльями. Он должен был обязательно воспользоваться токами коррупции, испускаемыми людьми, пускай для этого пришлось бы брать пример с остальных и корежить себя. Зато его жизнь стала бы несравненно легче.
— Не тревожься, что у тебя будет сразу две женщины, — бубнил ему в ухо Мотли, пока они ждали хозяина, чтобы тот отвел их к столу. — В Ветхом Завете полно славных героев, имевших наложниц.
Их подвели к угловому столику, откуда они могли наблюдать за происходящим в ресторане. Барни запихнули в угол вместе с Селестой, Мотли и Додж сели справа и слева от них. Джоко задержался у бара с приятелем. Были заказаны бифштексы из вырезки и напитки.
В ресторан ввалился коренастый мужчина, выглядевший так, словно подкладка его пиджака была набита детскими погремушками. Половина знаменитостей, заполнивших зал, обрадовалась его появлению. Даже Мотли соизволил объяснить Барни, понизив голос:
— Лейтенант бродвейского участка полиции в штатском. Тебя никогда не удивляло, что какого-нибудь Билли Холидея вечно ловят на наркотиках, а у светской публики все чисто? Полиция держит индустрию развлечений под контролем, не пуская в Нью-Йорк самых лучших ее специалистов. Забавно, что полиция, заботясь о нашем здоровье, помешалась на Билли Холидее и Ленни Брюсе, хотя весь Бродвей балуется травкой. Если ты продюсер и у тебя премьера, изволь заплатить этим блюстителям закона сто пятьдесят долларов.
— Истинный герой Бродвея — мэр Уолкер, — сказал Барни, глядя, как официант расставляет напитки на клетчатой скатерти. Одновременно он поглядывал на Селесту, чтобы подключить к беседе. В ее взгляде читалось завуалированное изумление: как ее кавалер умудряется серьезно высказываться на посторонние темы, сидя так близко от нее? Ему доставляла удовольствие ее доверчивость. И мягкость — впрочем, сейчас она сменилась в ее глазах скучающим выражением. Все это пробудило у него интерес. Ее нога была теперь крепко прижата под столом к костяшкам его пальцев. Изображая безразличие к этому обстоятельству, он спросил: — Знал ли этот клоун Уолкер, что соблюдать законы бесполезно, раз действуют иные, скрытые законы политического механизма?
— Вот-вот, — поддакнул Зигги, одобряя мужающего на глазах Барни.
Додж тоже кивнул.
— Вы правы, Барни, — только и вымолвил он, выразив, таким образом, удовлетворение новыми взглядами Барни. Барни не доверял Доджу, однако воспринял его реплику, как комплимент.
— Уолкер и его подкупленные инспекторы раздавали на Рождество цыплят и по ведру угля, ну, а бедняки были готовы целовать их в зад, — подхватил Зигги с язвительной усмешкой. — Беднякам невдомек, что подкупленные инспекторы получают в сотни раз больше от домовладельцев, не ремонтирующих их квартир.
Барни отвернулся от Селесты, чтобы вовлечь в беседу побольше народу. Когда он снова посмотрел на нее, у нее был такой вид, словно он ее предал. Ей требовалось постоянное внимание. Неужели она не знает, что он и так слишком хорошо помнит об ее присутствии, даже когда разговаривает? Она наверняка чувствует, что уже вторглась в его воображение, иначе не вела бы себя так независимо. Отворачиваясь, он демонстрировал, что считает ее поведение слишком навязчивым. При этом хорошо знал, что в следующий раз уже не сможет оторвать от нее глаз, пускай даже ее навязчивость выйдет за рамки.
Но в следующий раз обнаружилось, что Селеста спокойно пьет, не обращая на него внимания. Он знал, что она обижена, поэтому и заставляет себя не отрывать глаз от рюмки. Впрочем, ее нога оставалась на прежнем месте. Ему нравилось, что телесный контакт между ними сохранен, хотя она зла на него.
— А вы как думаете? — обратился он к ней с целью втянуть в разговор.
Она по-прежнему больше интересовалась рюмкой, чем им.
— Меня раздражает, когда нападают на систему.
Зигги поспешил на защиту Барни, заподозрив, что она таким образом выгораживает своего отца. Селеста отличалась проницательностью ума, но отец поместил ее в модную школу для девочек, из тех, что пользуются успехом в соответствующих кругах, а там делали упор скорее на манеры, чем на природную пытливость.
— Порой, — лукаво проговорил Зигги, — точное описание системы выглядит как нападки на нее.
— Совершенно верно, — подтвердил Додж, не желая вызывать у Селесты отрицательных эмоций.
Зигги вспомнил своего младшего сына. Когда мальчишке было года четыре, он или жена, укладывая его спать, держали за руку, пока не уснет. В тот недолгий период сын не мог без этого обойтись. Зигги часто укорял себя, что не умеет угадать момент, когда сын, погрузившись в сон, перестает нуждаться в его присутствии. Если Зигги убирал руку слишком рано, мальчик садился в кровати и устремлял на отца недоверчивый взгляд. Каждую ночь Зигги подвергался испытанию, пока не научился расслабляться и не набрался терпения, чем вызвал доверие сына к отцу во многих отношениях. Сейчас Зигги с мечтательной улыбкой вспоминал жесткий стандарт, который навязал ему сын. Онсдал экзамен. Сын давно забыл то время, зато Зигги до сих пор гордился тем, что при присущей ему торопливости умел в нужный момент проявить родительское терпение. Это достижение удерживало его на плаву в бизнесе, даже когда палуба уходила из-под ног. Он вспоминал, как бесчувственно вел себя на похоронах собственного отца; неужели он, подобно сыну, забыл драгоценные моменты близости? Зигги было свойственно ломать голову над этими загадками в самые неподходящие моменты. Он не мог от них отмахнуться и был рад этому: они служили напоминанием, что оплакивать надо не саму смерть, а кратковременность и несовершенство жизни, которая доводит людей до кончины.