— Все именно так и вышло.
— Значит, тогда ты вешал мне лапшу на уши?
— Просто я пошел на большой риск, — вежливо поправил его Мотли. — А ты совершил чудо. Взгляни на нее — она неподражаема! Это все ты! Ты ее перевернул. Теперь ты можешь помочь ей добиться настоящего успеха. — Он достал черный бумажник и вытянул из него купюру в десять долларов. Помахав ею у Барни перед носом, он сложил ее вдвое и сунул ему в нагрудный карман. — Я сказал, что ценю хорошую работу, и это не просто слова. Десятка — это твоя новая прибавка. Если все пойдет так и дальше, через месяц ты станешь огребать по двести в месяц. Ты когда-нибудь зарабатывал по двести в месяц? — Мотли потер руки. — Да еще вращаясь среди знаменитостей!
— В каком смысле помочь добиться настоящего успеха? — Барни не понравилась скороговорка, с которой Мотли произнес эти слова.
Настало время выложить все начистоту.
— Я не думал, что ты получишь работу, раз там маячил человек Доджа, Монк.
— Какое отношение имеет Додж к Сиам?
— Она по-прежнему принадлежит ему.
Барни, как загипнотизированный, наблюдал за работой на кухне. Когда он снова перевел взгляд на Мотли, тот нанес второй удар:
— А я работаю на Доджа.
Барни медленно, недоверчиво покачал головой. Грязный механизм шоу-бизнеса вызывал у него отвращение. Еще недавно он твердил себе, что ему все равно, что в любом случае лучше это, чем иметь в обмен за свободу мизерный доход да еще спасаться от преследователей. Однако его потрясла глубина предательства. Хорошо, что он вовремя вспомнил, что для преуспевания необходимо оставаться джентльменом, а джентльмены не бунтуют и не сквернословят. Они чтят традиции и закон. Они блюдут свою респектабельность.
— Она никогда не станет на него работать, — спокойно сказал Барни. — Вы такие умные, а этого не знаете?
— Он идет на риск. — Мотли чувствовал, что Барни вплотную приблизился к основному вопросу, поэтому он отодвинулся, встав на пороге, отделявшем кухню от крыльца.
— Он уверен в себе, иначе не отважился бы на такой риск, — сказал Барни.
— Правильно, — согласился Мотли.
— Почему? — прозвучал главный вопрос.
Мотли видел через его плечо поваров и официантов. Их присутствие добавляло ему уверенности.
— Сиам очень хочет успеха?
Барни с отвращением махнул рукой. Ему надоела болтовня.
— Додж считает, что амбиции заставят ее пойти на что угодно. Поэтому его требование не так уж нелепо. В конце концов, он вложил в нее уйму денег: музыкальные уроки, жилье, еда, кое-какие наряды для сцены…
Глядя на него, Барни тихо спросил:
— Ты считаешь, она ему отдастся?
Ответ Мотли был решителен:
— Нет.
Барни набрал в легкие побольше прохладного воздуха. Это было необходимо как подтверждение, что существует и нормальный мир.
— Тогда почему ты в этом участвуешь?
— Потому что он загубит ее карьеру, если она откажется.
Теперь до них доносилось пение Сиам.
— Но ее карьера будет загублена в тот момент, когда она об этом услышит.
Логичность его ответа воодушевила Мотли.
— Надо, чтобы она услышала это от тебя. Ты помог ей прогреметь. Будь благоразумен. Своим сегодняшним успехом она обязана чувству, которое вызвал у нее ты.
Барни смотрел на невинную физиономию Мотли; тот глуповато моргал.
— Значит, благодаря чувству Сиам ко мне вы с Доджем заработаете целое состояние?
Мотли не мог не согласиться, что при всей жесткости такого вывода ему не откажешь в трезвости.
— Бифштекс легче продать жареным. И стоит он подороже.
— Ловкачи, ничего не скажешь.
В глубине души Мотли забавлялся суровым выражением лица Барни, его невинностью. Однако совсем не собирался смотреть на него сверху вниз.
— Могу взять тебя в партнеры. Я буду терпелив. Со временем ты возмужаешь. Потом, черед годик-другой, сумеешь сделать разумный выбор.
Он смотрел на Барни, ожидая ответа. Барни ухмылялся. Мотли тоже ухмыльнулся.
— Пойми, простофиля — сам Додж. — Мотли говорил чистосердечно. — Женщинам это ничего не стоит, а он готов рискнуть состоянием.
Барни кивнул, чем порадовал Мотли.
— Ну и клоуны вы с ним! Для вас важны только деньги. Почему бы вам не перестать корчить из себя джентльменов?
— Я хочу оставаться за кулисами, как любой другой.
— Я ничего не стану ей говорить. — Барни шагнул к двери. — Надеюсь, ты вправишь Доджу мозги.
— На то, что кому-то можно вправить мозги, рассчитывать не приходится. Он будет действовать, ему шлея под хвост попала. Так что подумай. — Теперь предложение сочеталось с неясной угрозой. — Ты отлично поработал. Лучше, чем я мог даже мечтать. Я знал, что вы подойдете друг другу. Я тебе говорю: Сиам может добиться успеха. От нее не убудет. Я сам ей все скажу. Но если она меня не послушает, то тебе придется доказать ей, что это ничего не значит.
— Ты всегда придерживаешься традиций? Согласен держать фонарь?
Мотли обиделся.
— У каждого своя задача. Ты свою выполнил. Если станешь мешать, мы откажемся от твоих услуг. Завтра вы отправляетесь в Уайлдвуд, потом в Атлантик-Сити, Реобот, Балтимор, Вашингтон, Миртл-Бич. Мы воспользуемся первой возможностью, чтобы от тебя избавиться. Нет, не станем тебя увольнять, просто сделаем твою работу такой мерзкой, что ты сам сбежишь без оглядки.
— Почему ты считаешь, что сейчас она — сплошной сахар? — презрительно спросил Барни. — Торговля интимными услугами!
— Ты перестал приносить пользу! — рявкнул Мотли.
Барни поспешно прошел через кухню, где кипела работа, и открыл дверь. Сиам пела, аудитория сидела не дыша. Певица делала с ней что хотела.
Глава 15
Открывая дверь кухни, Барни был полон новых тревог, хотя не сомневался, что ни за что не уступит Зигги и Доджу. От их поступка, их уверенности, что они могут вертеть им, как им заблагорассудится, он выходил из себя. От ярости мог вот-вот потерять равновесие. Однако внешне его ярость проявлялась в окаменении черт, поэтому создавалось впечатление полнейшего хладнокровия. Он знал, что не обязан им подчиняться, и не помышлял о подчинении. Однако их наглость сводила его с ума. Он не мог нанести ответного удара, иначе они бы вообразили, будто он соглашается с таким скотским обращением. Если бы он сумел им отомстить, если бы не был так беспомощен! Наибольшую горечь вызывала мысль, что при всей своей готовности сопротивляться он уже отравлен их презрением. Отбить мяч значило вступить с ними в игру. Вступить с ними в игру значило остаться отравленным, даже одержав победу.