Читать интересную книгу Иоанна I - Нэнси Голдстоун

формулировками и указаниями отказать Людовику Венгерскому в его требовании короноваться королем Неаполя. Климент писал:

Однако, несмотря на то, что фактически королева Иоанна была лишена своих государств, она не могла быть лишена их юридически, поскольку не была ни осуждена, ни приговорена за преступление, в котором ее обвиняли. Даже если бы она была осуждена, ее королевство досталось бы скорее ее ребенку Карлу Мартелу, чем ее противнику. Наконец… все гражданские и религиозные законы сходятся в том, что тот, кто захватил чужую собственность по собственному желанию и решению, даже если он имел на это отдаленное право, должен быть лишен ее… Нам не в чем себя винить, поскольку мы сделали все возможное как для коронации Андрея, так и для наказания его убийц. С другой стороны, король Венгрии совершил многочисленные и тяжкие преступления против Святой Церкви. Пленение и вывоз Карла Мартела из королевства нарушил его права и уважение, которое ему причиталось. Казнь Карла Дураццо была одновременно несправедливой, поскольку этот принц был невиновен, и незаконной, поскольку, если бы он был виновен, суд над ним и наказание были бы уделом Церкви; и он был казнен без всякой формы правосудия[171].

Был ли Людовик Венгерский когда-либо ознакомлен с этим папским письмом, неизвестно, так как к моменту его написания Бертран де Де бежал из Неаполя в Рим. Даже если бы легат остался в столице, он вряд ли захотел бы передать его содержание суровому завоевателю. Не то чтобы укоры понтифика имели для короля большое значение, но Людовик Венгерский был озабочен гораздо более серьезными проблемами, большинство из которых он создал сам. Вскоре после захвата Неаполя король Венгрии развязал террор, чтобы выявить всех возможных соучастников смерти своего брата. Венгерские войска были особенно жестоки в своих преследованиях предполагаемых преступников. По словам Доменико да Гравина, многим невинным людям во время допросов отрезали пальцы и носы. "Захватчики не проявляли никакого милосердия к людям",[172] — сетует хронист, который до этого в своем повествовании о событиях был на стороне Андрея и венгров. Никто не был застрахован от преследований. Представителям высшей знати грозила смерть, если они не укажут на подозреваемых из своей семьи. Методы Людовика Венгерского считались чрезмерными даже среди населения, привыкшего к применению кипящего масла и раскаленных щипцов. Один дворянин "был допрошен в присутствии короля и признался во всем, что от него хотели"[173], — рассказывает Доменико да Гравина. "Людовик [Венгерский] избрал для него особенно изысканное наказание: осужденного поместили над колесом, оснащенным острыми как бритва лезвиями, которое, вращаясь, разрезало его на части… Это дело продолжалось с половины третьей мессы до поздней вечерни… Безусловно, это было неслыханно и безмерно жестоко"[174], — отмечает хронист.

Неудивительно, что в результате подобной политики Людовику Венгерскому было трудно завоевать расположение местных баронов, что было необходимым шагом на пути к укреплению его власти над королевством. Ему нужны были знатные семьи, такие как Бальцо и Сансеверино, в качестве администраторов, но бароны и сеньоры этих домов, потрясенные венгерскими репрессиями, отказывались сотрудничать и вместо этого замышляли восстание. (Король Венгрии, настолько мало понимал своих новых подданных и их отношение к его покойному брату, что присвоил имущество, принадлежавшее братьям Пипини, и изгнал старшего из них из Неаполя, что, естественно, привело к переходу членов семьи на сторону оппозиции, где они внесли свой весомый вклад). Поначалу это восстание проявилось в форме неповиновения: когда король Венгрии требовал, чтобы граф или барон явился ко двору и повиновался своему новому государю, Людовик неизменно получал вежливый ответ, что, к сожалению, болезнь не позволяет вассалу явиться на аудиенцию.

Это оправдание приобрело новый, гораздо более угрожающий оттенок в конце апреля, когда в Неаполь нагрянула чума. Боккаччо, находившийся в королевстве во время венгерской оккупации, оставил в Декамероне пронзительное описание Черной смерти:

Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. Такие происшествия и многие другие, подобные им и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной, жестокой цели; избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами... Более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети...   Так умерло много людей, которых можно было бы спасти, если бы за ними присматривали… Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно[175].

По некоторым оценкам, за три месяца Неаполитанское королевство потеряло почти половину своего населения.

Учитывая эти обстоятельства (враждебно настроенное население, отсутствие папской поддержки и внезапное появление страшной, неконтролируемой, смертельной болезни), Людовик Венгерский резко пересмотрел свое решение остаться в Южной Италии. 24 мая 1348 года, сопровождаемый лишь небольшой свитой, он тихо ускользнул на корабле из порта Барлетта на восточном побережье, оставив основную часть своей армии. Король уехал так незаметно, что многим его новым подданным потребовалась почти неделя, чтобы понять, что захватчик ушел.

* * *

Новость о бегстве Людовика Венгерского достигла Авиньона почти сразу после того, как стала широко известна в Неаполе, и наполнила Иоанну и ее теперь уже законного мужа новыми неотложными задачами. 31 мая Людовик Тарентский отправил во Флоренцию письмо, в котором сообщал, что он и королева готовятся вернуться в Неаполь, чтобы отвоевать королевство, а 3 июня Иоанна направила своему правительству в графстве письмо с требованием явиться 15 июня в Экс-ан-Прованс, для обсуждения контрнаступление. Но ничего нельзя было сделать без денег, а их явно