лишено элементов «подполья», если вспомнить о симпатиях мыслителя к левой идеологии, «вербовку» студентов на участие в гражданской войне в Испании или близость к профессорам, тайно работавшим на Советский Союз. В критике уже отмечалось, что Бахтин-мыслитель по своему положению тоже был весьма близок к типу «подпольного человека»[302], причем в нескольких смыслах: до ареста он подвизался исключительно в полуподпольных «кружках», разбрасываясь направо и налево своими идеями; арестован был за участие в «подпольной» контрреволюционной организации; все годы, проведенные в ссылке, вплоть до выхода на защиту диссертации, тоже могут быть рассмотрены под знаком «подполья», оторванности от публичной научной жизни; наконец, в самой сцене защиты присутствовало что-то «карнавальное», «скандальное», вполне под стать иным выходкам подпольного парадоксалиста.
Словом, подводя итог, можно сказать, что постижение творчества Витгенштейна сквозь призму идей Бахтина и поверка ранних концепций последнего философией языка «Логико-философского трактата» составляют насущную научную задачу. Не говоря уже о том, что следовало бы, наконец, попытаться сделать очерк поэтики «Тайных дневников 1914–1916 годов», которые вполне можно рассматривать в виде «Записок из подполья» Витгенштейна.
Глава седьмая
СИЛЫ ЗЛА
Проблема зла в творчестве Достоевского неизменно привлекает к себе внимание исследователей[303]. В 2014 году в Университете Западной Бретани в Бресте состоялась представительная международная конференция «Силы зла в творчестве Достоевского» («Les forces du mal dans l’ œuvre de Dostoïevski»), подготовленная усилиями двух молодых французских слависток — Анн Пино и Натальи Леклерк, защитивших диссертации по творчеству Достоевского в Сорбонне, подготовленные под руководством Ж.‐Л. Бакеса, одного из патриархов французской компаративистики и славистики. В конференции приняли участие исследователи из Франции, России, Италии, Канады; известный размах проблемы зла в творчестве Достоевского, притягательно очерченный в программной аргументации конференции, привлек внимание не только славистов, но компаративистов, специалистов в области психоанализа, психологии, философии. По итогам конференции в 2019 году был издан сборник статей «„Революция была совершена сладострастниками“. Сила зла в творчестве Достоевского» («„La revolution a été faite par les voluptueux“. La force du mal dans l’ œuvre de Dostoïevski»)[304]. Несмотря на общую «полифоничность», в сборнике явственно прослеживается единство концепции.
Главный вопрос, который по-разному ставится исследователями, это вопрос о том, что способно нам дать чтение Достоевского в понимании природы зла, а также о том, какие связи можно увидеть между тем, как эта проблема ставится и решается в текстах русского писателя, и тем, какое развитие она получает в философии и литературе предшественников Достоевского, равно как и в творчестве его внимательных читателей уже XX и XXI веков. С одной стороны, этот вопрос осмысляется в рамках библейского контекста, с точки зрения Достоевского как своеобразного интерпретатора и комментатора христианских текстов. С другой стороны, оригинальное и нередко провокативное, неоднозначное освещение зла в произведениях Достоевского позволяет увидеть его в качестве предшественника постницшеанской философии и эстетики XX века. Достоевский, усложняющий любой разговор о морали, причем средствами прежде всего художественными, становится «союзником» таких писателей, как Ш. Бодлер[305], А. Жид и А. Рахими, или философов — от Л. Шестова и Б. Фондана до М. Мерло-Понти.
В сборнике можно выделить ряд сквозных тем и мотивов. Зло рассматривается в паре с такими понятиями, как бунт, страсть, сладострастье, игра, болезнь, безумие. В связи с проблемой зла наиболее актуальной художественной формой оказывается исповедь, представленная в творчестве Достоевского как в качестве отдельных текстов, так и в виде вставных историй. Эта форма наиболее полно раскрывает сложнейшие характеры вроде подпольного парадоксалиста и Ставрогина и позволяет ответить на вопрос: какова, по Достоевскому, экзистенциальная и метафизическая природа человека?
Сборник статей поделен на четыре части. В первой объединены статьи, посвященные «письму о зле» и библейским источникам, к которым оно восходит. Это прежде всего ветхозаветные тексты, к которым Достоевский обращается за многоплановыми притчевыми сюжетами (книга Иова, история Иосифа и его братьев) и архетипическими образами поруганных детей, женщин, стариков.
Сильвия Пикколотто, специалист по философии из университета Ка Фоскари, в статье «Образы невинного страдания» отталкивается от утверждения, что
Все творчество Достоевского развивает […] августиновское размышление о паразитарной природе зла, нуждающегося для существования в человеке (с. 18)[306].
Исследовательница рассматривает образы жертв зла, невинно пострадавших детских персонажей романа «Братья Карамазовы» — Маркела, брата старца Зосимы, и Илюши Снегирева. Пикколотто исследует сюжеты, вызывающие сострадание, и приходит к выводу о том, что теодицея невозможна в текстах Достоевского, так как если бы зло было рационально, оно было бы еще более несправедливо, а потому абсурдность зла есть своего рода благо.
Тему рациональности зла подхватывает статья Ирины Еленгеевой, русистки из Лиможа, под названием «Истоки зла в романе „Братья Карамазовы“: влияние Книги Иова». Еленгеева рассматривает философский парадокс, заключающийся в том, что зло, не будучи рационально, может быть результатом рационального выбора или отвечать трансцендентальному плану, как в случае с Книгой Иова. При этом для Достоевского чрезвычайно важна метафизическая мотивация зла: если бы человек не был свободен, у него не было бы выбора между добром и злом. Свобода, гарантированная возможностью и множественностью выбора, по мнению Еленгеевой, коррелирует с полифонией, а потому оппозиция добра и зла, безусловно представленная у Достоевского, небинарна по своей природе.
Достоевсковед и координатор Общества Достоевского в Италии Розанна Казари из Бергамо в статье «Достоевский и библейская история об Иосифе и его братьях» также обращается к тексту романа «Братья Карамазовы» и исследует его ветхозаветный интертекст.
Жан-Луи Бакес, один из самых авторитетных специалистов по русско-французским литературным связям, выбрал в качестве названия для своей статьи «Par la vierge vendue…» цитату из песни Жоржа Брассенса «Молитва». Он обращается к образу проданной, проституированной девы, развращенной невинности, столь часто встречающейся в произведениях Достоевского, и к библейским истокам этого мотива. Это и образ Сони Мармеладовой, и сон Свидригайлова о девочке с улыбкой камелии из «Преступления и наказания», и история Матреши из романа «Бесы». Даже брак может быть рассмотрен как продажа девы: Бакес вспоминает здесь сватовство Свидригайлова к пятнадцатилетней девочке-невесте. Он обращает внимание, с одной стороны, на тотальность этой разновидности зла, направленного против беззащитных и искренних, с другой же — на его банализованность по сравнению с теми же убийствами, которыми также