Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

припертости к стенке (бомбардировки), загнанности в угол (окруженность азербайджанскими селами в условиях относительной равнинности) тоже звучали не раз — ситуация, когда ты не можешь ни бежать, ни рассчитывать на пощаду и каждый раз реальность пропускается человеком через призму последнего раза вызывает самые неистово-яростные, агонизирующие формы боевого поведения. В исследованиях войн и насилия это называют агрессия безвыходности[272].

Язык травмы

Нагорный Карабах в годы войны только очень условно разделялся на фронт и тыл. Большинство населения было вовлечено в жестокую бойню на ежедневной основе. В этом смысле можно говорить о военном неврозе у всего населения, с разницей лишь в степени тяжести. Практически все участники боев пострадали от многократных контузий. Так что травмированность в послевоенном Карабахе явление всеобщее и если можно так выразиться легитимное, то есть травма вызвана всеми уважаемым бедствием — национально-освободительной борьбой во имя своей свободы и самобытности. Но при этом жители труднодоступных высокогорных сел испытали значительно меньший шок, отделавшись страхами от звуков войны, в то время как относительно менее выгодно расположенные населенные пункты перенесли жесточайшие авианалеты и бомбардировки из чересполосно расположенных азербайджанских городов и сел. Тем не менее среди опрошенных ветеранов даже из одной и той же местности начертился широкий спектр травмированности разной степени.

Термин посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) заимствован из медицины. Появился он не далее как в 1980-м в США в связи с исследованиями ветеранов Въетнама[273]. Работа Фигли[274] (Figley, 1978) стала поворотным пунктом и положила начало исследованиям в области военной травматологии. Травматический опыт ветеранов вьетнамской войны был разделен на четыре категории: быть мишенью для убийства, быть наблюдателем убийств и зверств, быть агентом убийства и зверств, не суметь предотвратить убийство[275]. Постравматическое стрессовое расстройство не различает жертву и виновника.

Все перечисленные провокаторы имели место в карабахской войне и даже наслаивались многократно, то есть можно говорить о множественной травме.

Живые мишени. В принципе весь городок Мартуни (как и Степанакерт и многие другие села и города) стал одной большой мишенью во время авианалетов и обстрелов из установок «Град». Но кроме того многие из ребят стали точечной мишенью для совершения убийства — мишенями для снайперов. Люр рассказал, как его спасла приносящая удачу двухдолларовая купюра, подаренная ему в Ереване другом Самвелом. Вот почему пуля снайпера не убила его, а только обшкарябала кожу головы. Андри рассказал как в одном из боев снайпер пристал к одному из его соратников во время затишья и было непонятно, почему именно к нему. Он несколько раз стрелял в него буквально в миллиметре от него, словно играя с ним.

Наблюдать убийство и… Мгер сам не говорил о том, что его младший брат погиб в новогоднюю ночь прямо возле Саят-Новы, на его глазах и на его руках. Скупые слова о брате были: он был маленький… он был создающий настроение. Весело с ним было. Мгер — один из немногих, кто ни разу не говорил об амбивалентности чувств в отношении войны. Она виделась ему однозначно в мрачных красках, никакого азарта от вида оружия …день тот тоже был страшным. Поднимаемся на холм и вдруг видим… бежит пехота, вся почерневшая, в саже. Азербайджанцы, черные, в огромном количестве. Только один момент мы думаем, может это армяне, свои. Но наша пехота в таком количестве — невозможно такое… мы ходили маленькими группами. Принимаем огневую позицию и начинаем кочегарить. И там… Мне стало жалко… пару раз выстрелил и остановился, не стал больше… зверски… страшно…если бы мы на пять минут опоздали, они бы с нами точно то же сделали, просто мы чуть раньше оказались на вершине холма и увидели их. Тяжелый был день… Каша, в общем каша полная.

Один из ребят не сумел предотвратить убийство близкого друга, которого он сверхурочно забрал из дома на охрану поста, гарантируя его возмущающейся матери, что сын вернется в сохранности. Игнорируя страх и опасность он преследовал убийцу в лесу в ночи, настиг его и убил. Тем самым он в одну ночь стал свидетелем зверства над близким ему человеком и агентом жестокого убийства. Именно этот пункт войны превратил его собственную память в невыносимую, саморазрушительную силу. Ночные кошмары мучили его не один год, превращая его жизнь в кромешный ад. Суматошные выкрики, зубной скрежет и холодный пот сопровождали сон на протяжении нескольких лет.

В общем, речь идет о медицинском диагнозе и в состоянии голода или недоедания признаки ПТСР усугубляются. Основные признаки этой болезни — это прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии, гнев, злость; расстройства сна; глубокие депрессии; отчуждение; боязнь нападения сзади — супербдительность; чувство вины за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. Большинству больных присуще резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству.

Мотивация. Все без исключения симптомы болезни обнаружились у опрошенных ветеранов. К счастью, многие из них могли рассказывать об этом в прошедшем времени. Сложность травмы напрямую связана с властью мотивации, то есть с популярностью или непопулярностью войны. С точки зрения военной психологии для индивидуального преодоления стресса крайне важны мотивы войны и причины вовлеченночти в нее. Вьетнамский и афганский синдромы, многократно и многоаспектно описанные как в социологической, так и в медицинской литературе, не в последнюю очередь были столь длительными по той причине, что мотивация участия в тех войнах была слабой, абстрактной — советский вариант: выполнение интернационального долга, американский — распространение идей демократии в странах т. н. третьего мира. Другое дело карабахский синдром. Здесь была мощная идея национального освобождения из-под многовекового пресса, и мотивы, связанные с жизнеобеспечивающими структурами повседневности. Смысл и легитимность войны не вызывали сомнений. Случай Карабаха кардинально отличается тем, что ветераны испытывали боль, тоску кошмары, терзали себя воспоминаниями находясь в шаге от суицида, но ни один из рассказчиков не говорил о чувстве вины за участие в боях, или в сомнительности мотивации (но говорили о манипулировании со стороны властей). Почему президенты не идут на войну? Почему они всегда посылают туда бедных?[276] — этот выкрик упрека тут не слишком уместен, потому что эта война в определенные моменты была выше классовых границ, и даже прямо наоборот — на этой войне высшие в иерархии должны были показать свое право быть там. Более того, результатом войны было кардинальное переопределение критериев доступа к власти — воевал/ не воевал и КАК воевал. А символы и ценностные представления о мужской чести значили