Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

немало, ибо требовался герой, который выведет сообщество из ситуации кризиса.

Наибольшую психологическую травмированность из всех опрошенных я отметила бы у Мгера и Люра. Я выделила эти два случая, чтобы проследить как люди пытались/пытаются справиться с беспрецедентно мощными внешними воздействиями на психику. Какие обстоятельства и условия помогли Люру все-таки справиться с травматическим расстройством и какие факторы помешали Мгеру преодолеть боль и навязчивые воспоминания. Оба ветерана говорили словами и телом, глазами, кистями рук. Даже мне, человеку без специальной медицинской подготовки, было очевидно, что Мгер с этим до сих пор не справился и нуждается в помощи. Его речь и язык тела (не говоря уже о свидетельствах окружающих) кричат о бедствии вот уже который год. Мгер очевидно переживает долговременный травматический психологический эффект, говорит монотонно, тихо, теребит пальцы, отводит взгляд. Каша полная — эта фраза передает как его видение войны, так и его внутреннее состояние. Оба ветерана имеют круг друзей и заботливых родственников, но объем этой включенности и заботы тоже разный. Мгера поддерживают на всех уровнях: он превратился в центр универсума своей матери-вдовы; ему предложили прекрасную должность по его желанию; ему выделяют средства как чиновничьи, так и частные структуры для восстановительных процедур. Ничего подобного, кроме поддержки друзей, не получал Люр. Речь как и язык тела, мимесис довольно информативны в обоих кейсах[277]. Единицей происходящего у Мгера становится не событие, как у Люра с его складными, линейными нарративами, а переживание, томление, тоска, муки. Фокус Мгера направлен вовнутрь себя и цепочка событий отсутствует вовсе. Я думал, что психологический баланс у меня расстроился. Я думаю, почему я так много думаю, а мой ближний так не делает. А потом думаю, разные люди реагируют по-разному. Он не проговаривает ни одного эпизода из того страшного (смерть отца, братьев), что с ним случилось, но все время говорит о самоощущениях, описывает жизнь тела и мыслей. После войны я спал долго-долго, по 12–14 часов минимум. Может это и была усталость, но, думаю, не только… мне не нравилось быть наяву, хотелось быть в забытии… Время для него будто остановилось. Мгер: Когда я приезжал в Краснодар… ходил в Институт культуры… я завидовал всему этому, студенческой жизни…

Нона: «я хотел пойти учиться», «я хотел сделать так» — почему ты говоришь об этом в прошлом времени?

Мгер: да-а-а-а… я… у меня все в прошлом.

Идеализация безвозвратно потерянного прошлого, потерянные место и время, приближенные в его сознании к райским. …Я помню, ты приезжала к бабушке. Я ребенком был, но хорошо помню. Правда наш Мартуни был не плохим местом? Правда мы все были продвинутыми, масса была такая не отсталая, правда? Развитые были, правда? Учеба, вот это все…

Суть переживания травмы заключена в том, что она будто останавливает Время для своих жертв; суть ее преодоления — в возобновлении бега, течения Времени. Мгер жаловался, что так и остался на войне. Детализированнные картины войны не покидают его, меняя структуры и режим работы процессов памяти. Картинки, проговариваемые вне пространственно-временной привязки, без конца будоражат мысль. Война заполонила все лакуны его сознания, определяя его повседневные преференции, формируя его вкусы и интересы. Я помню группа «Любэ» только появились, Расторгуев, Боярский, Добрынин, Олег Газманов, я их раньше вообще не любил. А сейчас очень нравятся. Они другой категории певцы, военную тему поднимали. Когда здесь русские солдаты были тоже, один среди них певец был, он пел: в нас стреляли из обрезов, из винтовок… ну и дальше, дальше… поймет только мать, отец, брат и тот кто выжил…что-то… эти кошмары…, то есть не все поймут, о чем я пою. Отмечается исключительность опыта ветеранов: Кто это не видел, тот это не представляет… И тут же осознавание проблемности одержимостью темой войны. Так мне кажется, эта тема никому не интересна. Чувством неудовлетворенности и даже некоторой обманутости проникнуты рефлексии, постфактум осознание пережитого опыта. Вроде как и спросить не с кого. Я так во многих боях не участвовал, не кто-то такой там, сверх… просто, то что мне очень жаль… это мои годы… Есть такой фильм «Холодное лето 53». Папанов там говорит, «об одном жалею — годы». Вот хоть этот фильм, хоть голливудские какие… слушая такие фразы, я утешался… ну, что есть все-таки люди, которые думают как я. Знаешь, я не видел широко, не понимал, переходной возраст был. Сейчас я смирился… Травмированность проявилась в глубокой депрессии. Интересного и смешного тоже было много на войне, но вот эта грусть (dilhoruthyun)…, депрессия, депрессия. Вот если бы был бой и не было бы жертв, раненых — так было бы интересно Мгер. Мгер говорил даже о некоей предрешенности, роке, неминуемой судьбе. Я думаю, это как судьба, то что на челе у тебя написано…

Наши армянские традиции — они другие. Говорят что за границей в любом возрасте учатся… хотел бы… Я не могу идти учиться в тридцать лет, здесь традиции другие. Мне 30, взрослый мужик и буду сидеть с 17-летними.

Коллективная идентичность у Мгера вступает в конфликт с личной, это отражено в саморефлексии в форме запоздалого протеста против чрезмерной ритуализированности жизни человека в обществе сильного контроля. Он уже видит то символическое насилие, которое над ним совершено. Знаешь, если бы так получилось, мы встретились лет десять назад, я бы с тобой не разговаривал вот как сейчас. Не то что я не хотел, но я считал что мне не надо высказываться перед другими… это МОЯ проблема. Наверно это тоже связано с возрастом — горделивость, мужчине не подобает…

И буквально в тот же день. Просто меня всегда и во всем торопили, торопили, подталкивали… а я свободы хотел, свободы… я над этим плотно работаю сейчас… понимаешь, хочу все решать сам за себя, выбирать сам… Может уже и нет давления такого, но мне кажется будто должно быть… просто…

Вроде уже и нет той регламентированности в отношении его и поослаб контроль, но что-то внутри сломалось и Мгер четко осознает это, к моему удивлению, употребив именно это слово. Синдром у нас, синдром… я это понял. Я мечтаю о свободе сейчас, жить как я хочу. Я как бы всегда был подавлен, не свободен, под прессом, то из-за чести, то из-за достоинства. Устал я от всего этого… хочу быть свободным человеком. В мирное время у меня таких желаний не было, было желание достичь цели — будь то в спорте или учебе, или других делах…

Трансформации идентичности. О влиянии травмы на идентичность