Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

клянусь, разозлился. Ну я, ты меня знаешь, эмоциональный, фазы сбросило, глаза вот такие. Мат-перемат… Уже наплевать, я уже знаю… я свое зато скажу. И сказал.

Да, парень-дорогой (tga-jan), есть логика в том, что ты говоришь — он мне.

— Я знаю, я же не просто так говорю, все из жизни взято.

Впрочем послевоенные пертурбации, перераспределения власти обнаружили ее иррациональную непоследовательность. Один из ветеранов использовал метафору шлюха-власть. С одной стороны необходимо было укреплять армию, чтобы закрепить победу, с другой стороны надо было справиться с экономическим и прочими кризисами, с безработицей. Ситуации постоянно переопределялись после войны. В 1998 пошел снова служить в спецвойска, уже конкретно. Ели змей и черепах… ну вся эта заунывная песня. Потом нас снова расформировали, потому что нашу группу создал Бабаян Самвел, наш бывший главнокомандующий. Когда его низвели с его поста, пришел к нам замкомандующий Мовсес Акопян и говорит — извините, дамы и господа, но вы не нужны нашей родине… В общем у нас у всех почти крыша поехала. Как так, нас два года готовили… инструктора к диверсионно-разведывательной работе… нам два года твердили, что мы диверсанты, разведчики, убийцы и вот в один прекрасный день после такой психологической и физической подготовки нам говорят, что вы не нужны государству. А что мы будем делать когда выйдем отсюда!?(выходя из себя) На что мы годны!?…

Приведенные в тексте выжимки из интервью довольно четко представляют бинарные устремления в психологическом потенциале участников войны. Какая из двух тенденций — созидательная или разрушительная — окажется доминирующей в мирных условиях, напрямую видимо зависит от политической культуры в обществе, от его отношения к ветеранам и состояния общества в целом. Роль социальных интституций в преодолении ПТСР непомерна[284]. Общество, отвернувшись от проблем ветеранов войны, ставит их в такие условия, когда они вынуждены искать применение своим силам, энергии и весьма специфическому опыту там, где, как им кажется, они нужны, где их понимают и принимают такими, какие они есть: в армии, в силовых структурах, в мафиозных группировках.

ПТСР при определенных обстоятельствах может стать пожизненным диагнозом. Но мировой опыт переживания военных неврозов показывает, что вопрос чаще стоит скорее КАК большинство людей все-таки быстро справляются и реинтегрируются в нормальную жизнь? чем ПОЧЕМУ случаются ПТСР? Многочисленные симптомы посттравматического стресса, к счастью, можно преодолеть терпеливым залечиванием, да и просто эмпатическим понимающим общением, постепенно сводя на нет каждый из них, соединяя усилия больного, его близких и профессионалов. Но почему одни ветераны справились с недугом сами без постороненней помощи и сравнительно быстро, другие нет — это довольно сложный вопрос. Среди детерминант, создающих различия в переживании травмы, называют индивидуальную переносимость, которая косвенно или прямо сопряжена с фактором генетической уязвимости. Несмотря на подчас откровенно соматические реакции пострадавших, мне этот фактор кажется сам чрезвычайно уязвимым (попахивает стигматизирующим ломброзианством и может легко стать критерием социального исключения) при сравнении с причинами классовой/ социальной природы. Послевоенные жизненные траектории ветеранов действительно сильно зависят от того, кто такие их родители, но скорее в социальном плане, чем в биологическом/генетическом.

Апофеоз войны

Любая война имеет для со/общества массу разрушительных последствий. Рутинными реалиями сегодня стали «звенящие» люди, которые не могут пройти контроль безопасности ни в одном аэропорте мира. Ремни со стальными бляхами, железные пуговицы и монеты тут не при чем — звенят неизвлеченные из их тел осколки. Потерянное поколение войны — это люди, сошедшие со своего «нормального», культурного «возрастного расписания» жизненного пути, и которым навязанное «государственное» расписание сбило такт и ход. Члены такого общества еще не один год мыслят реальность в терминах войны. Особенности милитаризованного сознания в Карабахе в том, что война не закончена и может начаться снова в любую минуту. В 1994 было заключено перемирие на десять лет и срок истек в 2004. Именно поэтому все каналы массовой информации транслируют идеи милитаризма: танцы, песни, поэзия представляют собой по содержанию сплошную апологетику войны и подвига. Это дает длящийся эффект психологии военного времени. Самое грустное, это не минует детей. В 2001 г в Мартуни я записала в своем полевом дневнике комичный разговор между моей дочерью и соседской девочкой, детьми 7 и 10 лет.

Мануш: Маргуль, а что твоя мама в доме делает?

Маргарита: Гранат чистит…

Мануш: (с ужасом вскинув брови) Вай! А она не боится, что взорвется?

Маргарита: Почему? Для салата же [чистит].

Однако уже в тот же год я обратила внимание на сопутствующие психо-социальные эффекты и последствия войны. С одной стороны милитаризация детства несет в себе опасность воспроизводящейся травмированности, с другой — избавление от комплекса жертвы. В современном Карабахе на сетования старших, что всю нашу историю турки (в армянском языке общий этноним для турок и азербайджанцев) нас преследовали, дети недоуменно возражают — Турки? Нас? Это невозможно. В конечном исходе, тем самым, комплекс жертвы замещается милитаризмом и бравадой. К беде всех вовлеченных сторон, цикл насилия отнюдь не прекратился и, наверное, вряд ли прекратится, пока мир мыслится в концептах победителей и побежденных, но карабахская война для армян всего мира стала в какой-то мере символическим разрешением травмы. По-видимому, жертвенность трансформируется в горделивый, агрессивный стиль доминантной мужественности. А может, агрессивная маскулинность и есть ответ, или альтернатива тому, чтобы не быть сломленными.

Заключение

Итак, если суммировать результаты исследования, которые были перепроверены автором в ходе дополнительных поездок в летние сезоны 2003, 2004, 2005, 2006, 2007, 2008 и 2009 гг., можно подвести следующие итоги.

Исследовательским результатом первой главы, описывающей посредством обыденных дискурсов и фольклорных текстов механизмы взаимодействия на уровне «Язык-Власть», стало то, что делаются видимыми функции языка (и шире дискурсов) как инструмента власти. Наиболее прозрачны эти языковые игры в традиционно ориентированном сообществе, каковым является карабахское. Материалы этой главы отражают связь между дискурсом и идеологией патриархата, властью мужчин. Подспудные и явные коннотации, закрепленные в общественном сознании как данность, сообщают крайнюю поляризованность этого сознания. В то же время последние события и связанные с их обсуждением дискурсы демонстрируют слабые проявления альтернативных речевых практик, оценивающих людей независимо от пола. При этом сопротивление среды колоссально.

Вторая глава дает «плотное» описание наиболее встречаемых в обществе статусов в призме категорий морали/ценностей, публичного/приватного, отношение к собственности/владению имуществом, отношение к труду/власти. Распространение всех этих отношений на женщину прямо зависят от совокупности факторов, таких как класс, образование, возраст, тип семьи, в которой она живет, степень приверженности мачистско-маскулинным идеалам членов ее семьи, также ее собственные качества — гибкость/ригидность. Что касается вдов, их удел