Найра мечтала, что однажды по-настоящему его завоюет — с клинком в руках, во главе армии.
На лице Эвальда Шеннетского — печальная нежность, чуть снисходительная, словно говорит о ребёнке. В пальцах медленно поворачивается изящная костяная фигурка — мечник, только слишком тонкий, изящный… юноша, наверное.
— А мне вот вечно приходилось быть Тёмным Властелином — другие-то роли быстро расхватывали. Братья и соседские ребятишки смеялись, знаете ли…
— И неужели вы проигрывали?
— Злодей должен быть повержен, — Шеннет жмёт плечами. — А если он не будет повержен — тебя же потом отлупят как следует. Когда ты в сказке и в окружении храбрых героев… вариантов концовки не так много, а? Я быстро усвоил, к чему идёт, и принялся развлекаться на свой лад.
Хромец бережно ставит фигурку Мечника на карту Кайетты.
— Да… одна фраза, маленькая фраза — и храбрые рыцари уже сражаются друг с другом. И со временем становится так просто предсказывать повороты истории для каждого персонажа. Нигде человек так не раскрывается, как в творчестве, особенно когда пытается спрятать свою физиономию под сияющим забралом. А когда начинается настоящий сюжет — становится отлично видно — кто жаден, кто упрям, кто непостоянен… кого можно взять в союзники.
Едва заметный нажим на последнем слове — и непринуждённый шелест страниц. Какие победы над Тёмным Властелином записаны в пухлом томе? И собрал ли кто-нибудь в своей сказке полный Ковчег?
— В союзники?
— Вас это удивляет, наверное. Как там меня изображают в слухах — армия наёмников, куча продажных людишек на службе, да ещё те, которые дрожат под моей ужасной хромой пятою, — Шеннет укоризненно смотрит на правую ногу. — Будь я идиотом или законченным циником — я бы так и поступал. И моя история оказалась бы на редкость короткой. Понимаете, трусы, лжецы и продажные людишки — крайне полезные существа, когда их используешь. Но работать с ними по-настоящему решительно невозможно — сбегут, предадут или будут перекуплены, или всё вместе. Вы знаете историю Даггерна Шутника? Вот он делал ставку на такие кадры. Льщу себе надеждой, что я-то уж немного поумнее этого покойного монарха, а потому я предпочитаю людей верных. Нет, не лично мне, а… своим принципам, если хотите. Если человек не умеет предавать, если по-настоящему служит какой-то идее…
— Тогда он может от вас отвернуться. Если вдруг увидит, что вы слишком жестоки, к примеру.
Гриз изо всех сил старается, чтобы её голос не зазвучал мелодией горевестников — из погибающего поместья Нокторнов.
— Оправданные риски, я считаю, — Шеннет подкупающе улыбается. — К тому же даже в этом случае такой человек не станет втихомолку перебегать на сторону противника. И если уж плюнет в твою физиономию — сделает это честно, от всей души. Я ценю эту породу людей — если позволите так обозначить. Породу верных. Чистосердечных и желающих действительно что-то изменить в этом мире. Может, вам покажется, что это сентиментальщина — ну, я всегда полагал, что лучшие правители получаются из романтиков, которые со временем поднабрались цинизма. Из романтиков неизменных получается в лучшем случае Илай Вейгордский, а из изначальных циников — м-м-м… Даггерн Шутник подходит к этому сравнению?
Гриз кивает, показывая, что услышала. И неявно высказанный комплимент («Вы из той породы, которую я так ценю»). И приглашение в союзники. И то, что как-то потерялось за жизнерадостной болтовнёй первого министра Айлора.
— Это еще не ответ на вопрос — зачем вам варг?
Пустое, конечно. Ясно, что Шеннет приготовил по три ответа на каждый ее вопрос. Ложь, ложь поменьше, псевдоискренность. Вот бы хотя бы знать, что он ей выдаст.
— Гризельда. Гриз. Вы ведь, наверное, слышали о том, что я самый могущественный человек в Кайетте? О том, что я решаю судьбы ее мира, нависая зловещей тенью над тронами королей?
— …а стук вашей трости приходит в кошмарах к другим министрам. Я слышала, Эвальд. К чему был вопрос?
— Ну так вот, я — не самый. Наверное, это очевидно не для всех, — Шеннет беспечно жмёт плечами, задвигая коробку с игрой на место. Однако больше не улыбается. — Но понимаете… чем выше взбираешься, тем сильнее осознаешь свою ничтожность. Тем ближе оказываешься к силам, с которым не можешь совладать. И тем яснее видишь, насколько иногда бесполезна и беспомощна наша возня. То, что мы считаем великими интригами. Дворцовыми переворотами, войнами. Какой смысл писать любые истории — к примеру, хоть и о Великом Созидателе… К чему собирать корабль, который в ближайшем же будущем ждет крушение?
— Крушение?
Эвальд Шеннетский возвращается в кресло. Погружается в синь, словно в мягкие, лазурные волны.
— Вы же сами не раз говорили, что мир идёт к катастрофе. Не скрою, меня очень заинтересовала эта ваша теория. Более того — местами она, кажется, оправдывается.
Говорила… не раз и не два, и в основном — когда приходилось выступать перед важными шишками — вроде тех же благотворительниц. Когда доказывала — насколько нужен питомник. Или рассуждала о тех же прогрессистах — они-то явно тащат Кайетту в вир болотный со своими теориями! Только вот она не бросается такими высказываниями на каждом шагу, и невольно возникает вопрос — сколько же за ней следили по-настоящему?!
— Вы выражаетесь довольно туманно, Эвальд.
— Это потому, что я не знаю всего. Зачерпнул из колодца горстью и не вижу дна… пока что. Но в Кайетте назрели перемены. Что-то, что, возможно, отразится на всех нас. Может быть, разрушит все, что я создал. Что вы делаете, когда сталкиваетесь с угрозой, в которой ничего не смыслите, Гриз? Думаю, идете к тому, кто в ней хоть сколько-нибудь разбирается. Или к тому, у кого есть возможное оружие.
Гриз сглатывает, закрывая глаза.
— Оружие?
Голос Эвальда Шеннетского доносится теперь словно через толщу каменных стен.
— Я думал, между нами притворство уже и ни к чему. Мне известно, что вам удалось найти, Гриз. Мне назвать это вслух? Не нужно? Так и думал. И лишь вопрос времени — когда союза с вами будут искать и остальные. В Кайетте полно проницательных людей — а к Энкеру и без того было приковано излишнее внимание. Так что я не единственный, кто обратится к вам, Гриз… я просто хочу быть первым.
Гриз подавляет дурноту, потирая искромсанную шрамами ладонь — нервный жест, выработался после уходы из общины. Оружие — проклятый приговор, с которым хочется спорить — и не получается. Не после того, что она видела и помнит.
— Если вы знаете о том, что я нашла… вы понимаете, что я не могу этим управлять.
— Пока