— Или, надеялись, что он не вернётся? — Перефразировал его Викентий Иннокентьевич.
«Господи, господи, господи, этот человек — чудовище! С кем связала свою жить моя глупая матушка? Господи, разве так можно, он же его сын, он его единственный ребёнок, разве можно так говорить?»
Впрочем, Гордеев Сашеньку порадовал:
— Оставь эти глупости. Он мой сын. Но, тем не менее, идёт война. А он ни разу за двадцать два года не проявлял особой страсти к военному делу, не то, что Алексей. По нему ещё в детстве было видно — далеко пойдёт, генералом будет, не меньше. А Миша не такой. Он всегда был спокойным, уравновешенным, сдержанным и мыслил очень трезво. Все были с самого начала уверены, что война не для него, и когда Юлия провожала его, она провожала его на смерть. Кто же мог подумать, что он вернётся, да не просто вернётся, а вернётся героем? Выходит, все мы жестоко ошибались на его счёт.
Спокойным? Уравновешенным? Сдержанным? Он?! Александра была готова рассмеяться, но потом вдруг подумала, что это совсем не смешно. Наверное, Волконский повидал за этот год войны немало ужасов, раз из спокойного, уравновешенного и сдержанного стал таким.
А «вернулся героем» — это как понимать? Она подумала, что непростительно мало знает о своём будущем сводном брате, и недостаток этот нужно было исправить. «Непременно спрошу у Серёжи», подумала она, и добавила к своим мыслям — если доживу до нашей с ним встречи.
А то, на фоне последних своих открытий, она начала в этом сомневаться.
— Как бы там ни было, он ваш сын, и я уверен, что он не представляет такой сильной угрозы, как вам кажется. Другое дело — Алексей Николаевич, или госпожа княгиня.
— Княгиня пока не в состоянии выйти из дому без посторонней помощи, к моей величайшей радости. Сдохла бы она совсем, что ли, старая карга! Что касается Алексея — и не надейся, Викентий, я не продлю тебе срок до его возвращения! Я сказал: два дня. Максимум три. На четвёртый начинай искать трупы.
— Я постараюсь сделать всё возможное. — Вздохнул Викентий Иннокентьевич. — Но всё-таки, я надеюсь на ваше великодушие!
— Ты можешь быть свободен. — Сказал Гордеев, услышав фразу о великодушии. Прозвучало грубо, но уж на это-то обижаться Воробьёв не стал: имелись и другие причины для обид, куда весомее непочтительных слов на прощанье.
Он вышел, не заметив Александру, на что она и рассчитывала, спрятавшись за дверями, и когда закрылась входная дверь, она ещё на несколько секунд задержалась в своём убежище, на всякий случай.
Как оказалось, не зря.
— Что думаешь обо всём этом? — Голос Ивана Кирилловича за дверью заставил её вздрогнуть. Так они были не одни?!
Господи, сделай так, чтобы это была не моя мать!
Но мы поспешим заверить читателя, что напрасно она так плохо думала об Алёне.
— Сломался. — Последовал ответ. Александра прислушалась, пытаясь понять, кому принадлежал голос, но у неё отчего-то не получалось. — Как пить дать — сломался. А на счёт Леонида… я хоть сейчас могу наведаться в гости, скажите только слово.
Георгий, поняла Александра. Нет, она не узнала голоса, так как он с ней и не разговаривал никогда, но она просто догадалась. Георгий, точно он.
— И как это будет выглядеть? Пожар из-за халатного обращения с огнём? Или, может, массовое самоубийство? Нельзя привлекать внимания, пойми. Леонид Воробьёв — правая рука Дружинина, а Дружинин — крёстный моего дорого сына, все свои сорок пять лет жизни влюблённый в его мать, мою жену. Он души не чает в Михаиле, и по первому его слову перевернёт Москву с ног на голову, но найдёт тех, кто это сделал. Так что лучше нам сейчас сидеть тихо и не высовываться. Доверимся Викентию, он меня ещё ни разу не подводил.
— Я ему не доверяю. — Поделился своими мыслями Георгий.
— Отчего же? Он очень хорошо продаётся и покупается. Я люблю таких людей.
— Вот именно. Вчера он был предан Тихонову, а сегодня — продал вам его дочь. Вчера он был предан вашей жене, а сегодня — вы его лучший друг и опора всей жизни. Что будет завтра?
— Он не переметнётся на сторону Михаила, если ты об этом. Нас с ним слишком многое связывает, он не посмеет.
— Несладко нам придётся, когда генеральша встанет на ноги, и вернётся старший Волконский. — Предрёк Георгий. — Нужно что-то делать, пока этого не случилось.
— Обрубать концы. А что ещё делать? — Иван Кириллович вздохнул. — Отыщи Кройтора. Этот сукин сын не даёт мне покоя! Пока он жив, мы очень сильно рискуем. С бумажками — полбеды, я уверен, Викентий добудет их в срок, но вот Кройтор, живое свидетельство нашего преступления. Кройтор должен умереть, Георгий. Что угодно сделай, но найди мне этого человека, и принеси мне его голову.
«Господи помоги!», прошептала Александра побледневшими губами, так и представив, как Георгий с кровавой ухмылкой несёт отрубленную голову бедного Кройтора Ивану Кирилловичу на серебряном подносе. Ей стало дурно.
— Как прикажете, ваше благородие. — Только и сказал верный слуга.
Ещё некоторое время они провели в кабинете, как поняла Александра, Гордеев давал ему денег, очевидно, на поиски и поимку несчастного человека с нерусской фамилией, чем-то не угодившего господину министру. Она не стала дожидаться, когда они распрощаются, и медленно-медленно стала отступать назад, стараясь двигаться осторожно, производить как можно меньше шума, и ни в коем случае не наступить на скрипящую половицу. Но, благо, в гордеевской квартире половицы не скрипели, в отличие от их с Алёной дома, и Александра с чистой совестью записала это Ивану Кирилловичу в плюс.
У самого коридора она случайно задела высокий подсвечник, и он, чуть было, не упал на пол — в последний момент Саша успела его подхватить, в нескольких дюймах от пола. Не приходилось сомневаться, что на шум тотчас же сбежались бы все обитатели квартиры, включая горничных и кухарку — посмотреть, что это за слон в посудной лавке, гремит посреди ночи? Георгий с Гордеевым, конечно, тоже захотели бы посмотреть, и — ой что бы тогда было!
Хорошо, что у неё оказалась блестящая реакция. Переведя дух, Александра поставила подсвечник на место, и вернулась в свою комнату, забравшись с ногами на кровать. Совсем как в детстве — закроешься у себя, и никакие мирские заботы уже не беспокоят.
А потом придёт папочка, и прочитает сказку.
Увы, детство закончилось. И юность, вопреки девичьим мечтам, оказалась не такой уж сказочной.
А шаги в коридоре и впрямь послышались — Александра, поддавшись истинно детскому порыву спрятаться ото всех бед — укрылась одеялом, натянув его до самого носа, и притворилась спящей. К её величайшему страху, дверь её комнаты приоткрылась.