Читать интересную книгу Писатель и балерина - Олег Рой

Возле кушетки валялась бутылка из-под виски. Ну… не совсем «из-под», что-то в ней еще оставалось. Да еще на ковре темные потеки – вот откуда этот запах. Вот уж отметил окончание работы над романом так отметил.

Голова, впрочем, болела не настолько, чтобы, как бывает в тяжелом похмелье, единственным желанием было желание немедленно умереть. Болела, конечно, но – терпимо. И нагло лезущий в окно луч перестал казаться орудием пытки.

Надо вставать, тащить себя в ванную – и очень может быть, что после душа и пары чашек кофе найдутся силы, чтобы начать гордиться собой.

Марк спустил ноги на пол и охнул – больно. Точно на камень наступил. Или на стекло. Он что вчера, еще и стакан какой-нибудь расколотил?

Ковер действительно усеивали мелкие блескучие осколки. Но это был не стакан. Чуть поодаль, почти под рабочим креслом валялась исковерканная шкатулочка – пьедестал, на котором совсем недавно стояла стеклянная балерина…

В глазах как будто потемнело, сердце на мгновение сжалось… однако после пары глубоких вдохов все вроде бы прошло. Да и то сказать, ну что такого страшного случилось? Жил без этой статуэтки тридцать с лишним лет – и ничего, даже не вспоминал. Есть ли с чего теперь горевать? Ну да, он посчитал стеклянную балерину счастливой приметой, талисманом, который обещает, что с Романом будет все хорошо. Ну так роман закончен, талисман свою роль сыграл, вот и…

Жалко, конечно, но, в общем, ничего ужасного. И нечего об этом думать. Нужно выкинуть все из головы. Вообще все. Он слишком много и слишком напряженно работал в последнее время. Напряженно. Да. Как провод под током. Не слова на страницы укладывал – жилы из себя тянул, какой бы банальной пошлостью это ни звучало.

Что он тогда думал про высасывание соков? Когда закончу «Баланс», от меня останется одна пустая шкурка? Очень похоже. Будет роман, а меня не будет…

И никого не будет – он всех убьет. Кто там следующий?

Погоди… погоди… какой – следующий?

Роман готов. Готов! Я его закончил! Вчера! Или позавчера? Ладно, не важно. Но я его совершенно точно закончил! Какая еще «следующая» жертва?

Или это тот глупый сон про старшего Иволгина так подействовал? Или что?

Марк прижал висок, за которым часто и больно бился пульс. Ну ладно, ладно, это просто усталость. Ну и – он покосился на валяющуюся на ковре бутылку – выпил, перебрал – с кем не бывает.

Неудивительно, что у него туман перед глазами. Туман? Или электричество мигает? Кажется или в самом деле стало темнее? И тени какие-то…

В горле опять как будто застряли куски картона. Некому перед смертью стакан воды будет подать, вспомнилась вдруг поговорка, иллюстрирующая крайнюю степень одиночества.

Ничего, он пока еще вроде не умирает.

На кухне Марк сдернул с сушилки стакан, сунул под кран – вода, отразившись, взлетела вокруг сверкающим веером – он слишком сильно открыл кран.

Брызги напомнили осколки разбитой фигурки… Нет, не надо об этом думать.

Сосредоточившись, он сумел все-таки налить стакан и потащил ко рту так жадно, словно это была последняя вода на Земле… Зубы клацнули о стекло… В этом звуке было что-то очень знакомое и – непередаваемо отвратительное…

Он… вспомнил.

Или это только казалось, что – вспомнил?

Но стоявшие перед глазами – или внутри головы? – картинки были такие яркие, такие живые, такие… настоящие.

Чувственные.

Тихий, едва слышный шелест входящего в тело ножа: сперва мягкое сопротивление дорогого пальтового кашемира, потом – туже, плотнее (в паху вдруг стало горячо и твердо) – лезвие охватила живая плоть…

Плечо, занывшее от усилий – труба была слишком тяжелой, и размахиваться было не совсем удобно. Но он размахивался – и раз за разом опускал грубое ржавое железо – в то, что еще осталось от уже неживого лица, на бледные полосы непристойно раскинутых ног… и между ними… и вновь – по останкам лица – стереть, уничтожить…

Короткий вскрик, и за ним – мягкий, тяжкий шлепок, как шлепается на пол выскользнувший из рук кусок мяса…

Он ведь писал об этом. Но сейчас…

Нет, это были не воспоминания о… тексте. Это были… воспоминания.

Роман больше не защищал его, ровные строчки остались под серой крышкой ноутбука, и тьма неудержимо полезла наружу, радостно скалясь, протянула мертвые бесформенные щупальца – теперь ты мой!

Нет… Нет…

Да! – радостно вопила тьма. Что ты, слабак, можешь без своих словесных решеток и цепей?

Нет!

Нет, нет, нет, это просто текст. Просто текст!

– А почему у тебя темно? – раздался вдруг голос Полины. Очень близко и почему-то сверху.

– Не знаю. Так… – Марк понял, что сидит на полу, неловко привалившись к стене, а в «кабинете» – странно, он не помнил, как и когда переместился сюда из кухни, – действительно темно.

– Марик? – она обеспокоенно нагнулась к нему, потрогала лоб. – Тебе… нехорошо?

– Все в порядке, – он отвел ее руку.

– Что такое? – проговорила она недоумевающим и даже как будто обиженным тоном.

– Ничего, все нормально. Мне… мне подумать нужно.

Недовольное хмыканье. Легкое дуновение – поворачивалась она всегда стремительно, и ему это, кажется, нравилось. Ушла. В самом деле, почему он не зажег свет? Потому что, сказал кто-то внутри головы, от этого не будет никакого толку. Темно внутри, а не снаружи.

Марк стремительно – как хватаются за соломинку, за брошенный с подошедшей наконец спасательной шлюпки шершавый, обдирающий ладони, волшебно чудесный канат – схватил ноутбук, распахнул, открыл файл… Перед глазами побежали ровные строчки – крепкие, надежные, знакомые… и чужие.

Он поморщился, сделал движение – захлопнуть крышку, но продолжал скользить глазами по страницам…

Проклятье!

Его Алина уже не была тем ангелом, тем маленьким одиноким воином в гигантской битве за Его Величество Искусство. Она стала живее, даже, пожалуй, ярче, она стала симпатичнее и понятнее – человечнее.

Но это была уже не Она.

Это была – Полина. Упрямая, терпеливая, прелестная, милая… обыкновенная.

Обыкновенная, черти бы ее взяли!

Как же так вышло?

Он же вовсе не собирался, он хотел только…

Полина вошла в его жизнь, вольготно расположилась в его чувствах, пропитала собой его мысли… и мысли перетекли в текст, растворились в нем, пропитали слова и абзацы, намертво отравили их…

Все-таки я Ее убил – Марк стиснул кулак с такой силой, что запястье прострелило болью.

У попа была собака, он ее любил…

Нет, не так.

Ведь каждый в мире, кто любил, любимую – убил. Убил банальностью холуй, волшебник – салом свеч, трус для убийства поцелуй придумал, смелый – меч…[27]

Меча не нашлось, извините. Но все-таки я Ее убил. Александр Витальевич может быть счастлив.

Хотя при чем тут Александр Витальевич? Он и не знает ни о чем. Ни о том сне, ни о…

О чем?

А то ты сам не знаеш-ш-шь, вкрадчиво шипела тьма – там, в самой середине мозга, там, где мелькали безжалостно яркие, нестерпимо болезненные картины… Марк обхватил голову руками, сжал – сильно, как будто стараясь загнать «воспоминания» туда, где их будет не видно. Получалось плохо.

Ступню, которой он наступил на осколок, саднило и покалывало. И это почему-то было приятно – настоящая боль, не придуманная, не примерещившаяся. Реальная. Все правильно: больно, потому что царапинка. Хоть и крошечная, но ее можно увидеть и потрогать. А страшные картинки-«воспоминания»… Вроде и видны, но их не потрогаешь. Никак. Совсем.

– Ну ладно, все одно к одному, – заговорил он глухо, монотонно, обращаясь не то к гнездящейся внутри тьме, не то к небесам. – Но я-то, я сам-то ведь знаю, что никого не убивал!.. Или… не знаю? Доктор Джекил и мистер Хайд… – По позвоночнику прокатился холод: а вдруг – правда?.. – Стоп, так нельзя, – довольно сурово проговорил он. – Отставить эмоции. Допустим, знать точно я не могу, пусть. Но я же писатель? Если взглянуть на все это как на сюжет? А мистическая власть Романа… Ну да, сюжет в сюжете. Начиная писать, я же не каждый раз знаю, к чему приду. Как пойдет, как персонажи себя поведут, куда кривая вывезет. Можно так на все это посмотреть? И, конечно, надо – в качестве точки отсчета – допустить, что я никого не убивал. Если эта точка… черт… ошибочна, если я Джекил-Хайд… ну… собственно, я ничего не теряю. Запрут в психушку или еще куда-нибудь. Но пока поглядим, куда может завести предположение, что никакого раздвоения у меня нет. Да черт, Вайнштейн, ты же детективщик, так тебя и разэдак! – Он вдруг разозлился, и в этой злости было что-то удивительно освежающее, как мокрый компресс, который кладешь на лоб, мучаясь от жара или похмелья. – Ты же умеешь ниточки не только запутывать, но и распутывать!

Сумбурные, лихорадочные размышления прервал телефонный звонок: