Читать интересную книгу Писатель и балерина - Олег Рой

– Но… – Даже голос вдруг сел, стал какой-то сиплый, тонкий, как будто детский.

– Ну что – «но»? – терпеливо, но со вздохом продолжал Иволгин-старший. – Все неплохо, а финал провален. Героиня… как ее там, Алина?.. в финале она должна погибнуть, неужели не понятно? Чтоб трагедия была, а не манная каша.

– Но в романе и так уже четыре убийства… – Марк вдруг засомневался: точно ли четыре? Начал подсчитывать мысленно: Петенька из управления культуры, девочка-балерина, директор театра (сердце кольнуло виноватой болью), психотерапевт. Да, четыре, все правильно.

– Вот и правильно, – точно подслушав, кивнул Александр Витальевич. – Напряжение нагнетается, нагнетается, нагнетается… И где финальный взрыв? Где трагедия, я тебя спрашиваю? Героиня в финале должна погибнуть, это же закон композиции.

– Но как она может погибнуть? Ведь Он, безымянный и неизвестный почитатель, ее защищает и оберегает! Она для него – высшая драгоценность!

– Вот поэтому этот твой Он ее и должен убить, – все так же спокойно и терпеливо объяснял тесть. – Чтобы, так сказать, навсегда оставить при себе. Сечешь фишку? – Он хохотнул. Коротко, гулко, как ухает филин.

– Александр Витальевич! – взмолился Марк. – Но это же разрушит всю структуру романа!

– Он мне будет говорить про структуры! – Иволгин раздраженно махнул рукой. – Ты кто? Ты пишешь? Ну и пиши себе. А уж как должен выглядеть готовый продукт, чтоб публика его с руками отрывала, это уж позволь мне судить. Ты в этом ни уха ни рыла не смыслишь. Кто из нас издатель, а?

И он опять засмеялся. Все так же отрывисто и гулко. Ну филин. Как есть филин. И колпак торшера за плечом – как луна: круглая, белая и бессмысленная. И бронзовая торшерная нога – как корявый древесный ствол. И сам Иволгин, оказывается, ужасно похож на филина: круглая голова, маленький рот под пухло выступающими щечками и горбатый носик – как клюв. Почему я раньше никогда не замечал, что у него нос крючком, думал Марк.

Наверное, потому что виделись, что называется, раз в год, и то по обещанию. Александр Витальевич от повседневных забот бизнеса отошел давным‑давно, переложив все дела на плечи Татьяны. Редко-редко когда подключался – вагон с бумагой с таможни вызволить или заказ какой в мэрии заполучить. Иволгин звонил кому-нибудь из старых приятелей – и все моментально решалось: вагон следовал, куда положено, тендер на «вкусный» заказ выигрывало издательство «Иволга», и все возвращалось на круги своя. В дела собственно книжные тесть залезать, в общем, и не пытался. А уж тем более – в, так сказать, внутрикнижные.

Что за вожжа ему сейчас-то под хвост попала?

Прислал за Марком длинный, черный, похожий на катафалк лимузин, к коему прилагались охранники, при одном взгляде на которых сразу вспоминались сказочные двое из ларца, одинаковых с лица. Оба были высоки, плечисты, коротко стрижены, в темных костюмах и белых рубашках с темными же галстуками – ну чисто президентская охрана. В довершение впечатления у каждого за правое ухо уходил витой провод – служебная рация. На лицах не наблюдалось никакого выражения. Как будто они были деревянные. Ну или железные. Роботы-близнецы.

Лимузинное нутро продолжало сходство с катафалком: все черное, да еще и окна затемненные, что снаружи – не разглядишь. «Двое из ларца» разместили Марка на заднем сиденье, сами расположились по бокам. Ей-богу, как будто не к собственному тестю везут, а к какому-нибудь Дону Корлеоне. Свет в салоне был странный – синеватый, мертвенный. «Двое из ларца» выглядели в нем как зомби. Хоть бы пошевелились, хоть бы полсловечка произнесли! Нет, все – молча.

Сейчас один из «близнецов» стоял в углу кабинета, где Иволгин-старший изволил принимать своего автора.

Вот насчет «своего» – это в точку, неожиданно подумал Марк. Он ведь разговаривает со мной как с подчиненным. С самым бесправным из всех подчиненных. Делай, что велено, и не разевай варежку.

Черт, что происходит?

– Ну что примолк? – Александр Витальевич поиграл с выключателем возвышающегося за плечом торшера-«луны». Свет-тьма, свет-тьма, свет… уф-ф. – Ты, говорят, много времени на пустяки тратишь? По театрам шастаешь, чуть ли не по девочкам. Ты это давай бросай. Работать надо. Ясно?

Марк с каждой минутой все меньше и меньше понимал, что происходит. Ситуация была, мягко говоря, странная. И с каждой минутой становилась все более странной, чтоб не сказать дикой. И – страшной. Безмолвная фигура в углу кабинета излучала неясную, но все более сильную угрозу.

– Александр Витальевич, ну так, может, я домой уже поеду? – осторожно предложил Марк.

– Поедет он! – Иволгин всплеснул руками. – Гляди, какой! Домой собрался! Так я и поверил. Небось, к полюбовнице намылился, к танцорке погорелого театра? Или в берлогу свою, в бабкино логовище? Опять виски хлобыстать станешь да дурью маяться? Домо-о-ой, надо же! Ты когда дома-то последний раз появлялся, гуляка праздный?[24] – пушкинская цитата прозвучала из уст Иволгина неожиданным, почти фантасмагорическим диссонансом. – Я вот думаю, лучше тебе тут поработать, – неожиданно спокойно и деловито подытожил он. – Тихо тут, и отвлекать никто не станет. Да вообще, кроме как писать, и заняться будет нечем. А то взял моду – развлекаться. А работа еле-еле движется. Да еще и спорить вздумал. Давай-ка, милый друг, потрудись немножко без всяких этих… расслаблений.

Александр Витальевич коротко кивнул. Стоявший в углу «близнец» сделал какое-то неуловимое движение – в стене кабинета открылась дверь. За ней виднелась маленькая комнатка, сильно смахивающая на больничную палату: вся белая, залитая неприятно белым, без оттенков, светом, в котором взблескивали какие-то хромированные поручни, трубки, пружины…

– Вот напишешь финал с убийством героини, тогда и домой отправишься, – добродушно резюмировал тесть. – Ясно?

Марк хотел было возразить, но в горле пересохло, язык стал толстым, шершавым и неповоротливым. Ничего, попытался он успокоить сам себя, вот встану и уйду, что он мне сделает?

Или наоборот. Не будет же он меня силой из кресла вытаскивать? Не пойду я в эту… камеру, что еще за… «Близнец», вдруг оказавшийся рядом, больно взял его за локоть и легко, как котенка, потащил в «камеру». Почти теряя сознание от ужаса, Марк рванулся изо всех сил – в локте что-то хрустнуло…

* * *

…и проснулся.

Проснулся!

Черт! Какой ужас приснился! Нельзя до рассвета работать, ох, нельзя.

Жуть какая…

Локоть, который он, видимо, сильно прижал во сне, изрядно ныл. Марк осторожно согнул-разогнул руку – больно, но терпимо. Разойдется.

В глазах мелькали острые мелкие звездочки. Ничего-ничего. Зато «Баланс», свой вожделенный «балетный роман», он вчера наконец дописал. Наверное, потом придется начисто еще что-нибудь поправить, но это пустяки, все, что он мог, он сделал. Его Алина зажгла наконец свою звезду, сложила наконец слово «вечность» – из льда непролитых слез, из осколков упрямой, неподдающейся музыки, из собственной жизни – и теперь ей принадлежит весь мир. И сколько хочешь пуантов в придачу[25] – Марк усмехнулся.

Разве это было вчера? Который, собственно, час? И – уж заодно – какой день?

Он взглянул на часы и ничего не понял. Стрелки показывали что-то несусветное, какое-то надцатое мартобря или что-то в этом роде. Точнее, они вообще ничего не показывали – посреди циферблата кружилась, отбивая бесконечные фуэте, маленькая стеклянная балерина.

Зажмурился, потер глаза, помотал головой, взглянул еще раз – фу, ничего, циферблат как циферблат. Правда, который час, все равно не понять. Кажется, он забыл, что означают стрелки и цифры вокруг. Вот забавно.

Квартира дышала глухой тишиной, только снаружи, из‑за окон, из «большого» мира доносились слабые отзвуки жизни: вот проехала машина, вот обрушился с ветки сугроб, взлаяла и смолкла собака.

Полины, похоже, не было. Вот и ладушки, вздохнул Марк. Нет, она чудесная, прелестная девочка, я очень, очень ее люблю… Но не сейчас. Сейчас я должен побыть с миром наедине.

Голова была пустой и легкой. Как воздушный шарик. Или как целый аэростат, пожалуй. Впрочем, мне же это сравнение не записывать, и так сойдет… Кстати, надо бы сон записать – любопытное видение. Такое реалистическое и в то же время такое… Из этого может получиться… например, рассказ.

Но записывать, так же как и придумывать сравнения, было решительно лень. И его – вот счастье-то! – это решительно не беспокоило! Только в горле по-прежнему стояла корявая, царапающая сушь. Как будто картону наелся. Марк донес себя до кухни, жадно напился прямо из-под крана. Заломило зубы. Он вытащил с полки джезву, полюбовался, сунул обратно. Нет уж, кофе можно и где-нибудь в городе выпить. Сидеть за угловым столиком под оранжевой лампой, бездумно глядеть вокруг…