прямо через заднее сиденье.
Маркус идет впереди, я и Леви сразу за ним, но только когда мы достигаем нижней ступеньки обугленного особняка, я слышу, как открывается и закрывается последняя дверца машины. Роман молчит, следуя за нами к главному входу, но, несмотря на то, что он ни черта не говорит, я чувствую его присутствие. Его присутствие нельзя игнорировать. Он просто из тех парней, которые входят в комнату и притягивают к себе взгляды всех до единого, даже не пытаясь. Он прирожденный лидер, точно так же, как Маркус и Леви. Но, в отличие от его братьев, это альфа-дерьмо, исходит от него, когда он даже не пытается.
Маркус останавливается у остатков входной двери, и, честно говоря, смотреть тут особо не на что. Он легонько толкает ее, и дорогое обугленное дерево рассыпается. Не желая задерживаться на этом и не проворачивать нож, уже торчащий из груди Романа, Маркус молча идет дальше, перешагивая через место захоронения входной двери и углубляясь в фойе.
Он втягивает воздух, и это единственное предупреждение, которое я получаю, чтобы подготовиться, а Леви крепче сжимает мою руку и ведет меня в особняк.
— Дерьмо, — говорю я, испуская тяжелый вздох, когда Леви следует за мной. Я останавливаюсь в центре, Леви идет позади меня, его руки лежат у меня на плечах, и мы смотрим на разрушения. Снаружи дом выглядит плохо, но здесь все выглядит намного хуже.
Маркус движется по широкому кругу, желая рассмотреть все поближе, когда я слышу тихое — Черт возьми, — доносящееся от несуществующей двери.
Мое сердце разрывается, и, словно почувствовав во мне потребность задать ему вопрос, он молча удаляется, избегая меня, как чумы, проходя через фойе. Он проходит мимо гостиной слева от нас, которая использовалась как личная комната Виктора для барбекю, и отводит взгляд, прежде чем пройти через переднюю часть особняка, его спина напряжена, и от него исходят волны эмоций.
Бросив на Леви расширенный, обеспокоенный взгляд, я безмолвно спрашиваю его, что, черт возьми, я должна делать. Мне неприятно, что Роман так сильно переживает, что его сердце, скорее всего, разрывается в груди, а я стою в стороне и ничего не делаю.
Леви натянуто улыбается и притягивает меня к себе, его сильная рука обвивается вокруг моего тела. Он наклоняет голову ко мне, и я закрываю глаза, когда его теплые губы прижимаются к моему виску.
— Иди, — бормочет он так тихо, что Маркус и Роман, которые находятся всего в нескольких шагах от него, не слышат. — Я не знаю, что ему нужно, но я знаю, что ты — часть этого.
Его мягкие губы отстраняются настолько, что я поднимаю голову, и, не останавливаясь, поднимаюсь на цыпочки и прижимаю свои губы к его. Наш поцелуй короткий и дает мне лишь малую толику той близости, которой я жаждала последние полторы недели.
Отстранившись от него, я двигаюсь по обугленным руинам фойе, проходя мимо Маркуса, который одаривает меня натянутой улыбкой, а его пальцы нежно касаются моих на ходу. Когда я догоняю Романа, мы проходим через заднюю часть фойе и попадаем в открытое жилое пространство. Оно такое же обугленное и разрушенное, как и парадный вход, но в нем теплится надежда, что все можно исправить.
Его острый взгляд скользит по жилому помещению, пока мы проходим по нему, не останавливаясь, чтобы рассмотреть мелкие детали, но я не сомневаюсь, что он молча разрабатывает план действий по восстановлению дома.
Придвинувшись к нему, я позволяю своим пальцам коснуться его пальцев, и он жадно берет мою руку, переплетая наши пальцы, а затем перекидывает наши соединенные руки через мое плечо и притягивает меня к себе. Я смотрю на него снизу вверх и замечаю, как четко очерчена его челюсть, как глубоко посажены темные глаза, которые выглядят такими разбитыми, и как слегка поджаты его губы.
Остановив его, я протягиваю другую руку и обвиваю ее вокруг его шеи, а большим пальцем провожу по его челюсти. Его глаза опускаются к моим, и лишь на мгновение он позволяет мне увидеть, насколько глубокое опустошение горит в нем.
Я провожу пальцем взад-вперед по его челюсти, пока медленно приближаюсь к нему, его вторая рука опускается на мое бедро, а его лоб мягко прижимается к моему.
— Ты в порядке? — пробормотала я, чувствуя, как тяжесть между нами давит на нас обоих.
Роман усмехается и поднимает голову ровно настолько, чтобы прижаться губами к моему лбу.
— Это дом, Шейн. Четыре стены и немного дизайна интерьера. Нет ничего такого, что я не мог бы восстановить, но это ничто по сравнению с тем, через что проходишь ты. — Он опускает взгляд, позволяя ему впиться в меня ровно настолько, чтобы я поняла, к чему он клонит. — Мне следовало бы задать тебе тот же вопрос.
Я тут же отвожу взгляд, не готовая идти на это. Даже близко.
Я начинаю вырываться из его объятий, и, несмотря на его здравый смысл и потребность удержать меня — он отпускает меня. За последние несколько недель я и так получила достаточно шрамов, и он ни за что на свете не попытается добавить к ним еще что-то.
— О чем, блядь, он говорит? — Строгий тон Маркуса звучит в тяжелой тишине. Оглядываясь через плечо, я вижу Леви и Маркуса, которые наблюдают за мной и Романом, нахмурив брови — гнев и замешательство кружатся в темных глубинах их глаз.
Блядь.
— Ничего страшного, — говорю я, ускоряя шаг и переходя в следующую комнату. — Я в порядке. Роману не следовало ничего говорить.
Роман усмехается, что только еще больше заводит парней. Если и есть что-то, что они презирают, так это то, что их оставляют в неведении, особенно когда дело касается меня. Узнать, что один из их братьев что-то знает, и у него не хватило порядочности поделиться? Вот это уже предательство самых грандиозных масштабов.
— Шейн, — требует Леви, когда я пытаюсь убежать, воспоминания о том дне возвращаются ко мне навязчивыми волнами, образ за образом, штурмуя мой разум.
Я толкаю дверь и захожу в комнату, которая не так сильно пострадала от огня, что позволяет мне понять, что, возможно, этот особняк все-таки можно спасти, но сейчас это самое далекое, что есть в моей голове.
Чья-то рука обвивается вокруг моего локтя, и я разворачиваюсь лицом к трем разъяренным братьям ДеАнджелис. Ну, двое из них злятся, а третий выглядит виноватым — настолько чертовски виноватым, что он заслуживает того, чтобы ему в задницу воткнули чертову шпильку. Этот ублюдок знал, что делал.