Благодарил. Он каждый день благодарил. Не верил. Боялся просыпаться, вдруг это сон и ему всё привиделось. Но реальность была к нему благосклонна. И Сашенька неизменно оказывалась рядом. Маленькая, чуть округлившаяся уже и ужасно в своём неизменном теперь смятении смешная.
Он возносил молитвы Всеобщему Отцу и требовал защиты у светлого воинства. И страшно было от собственной категоричности, и по-другому не мог. Только бы всё обошлось. Только бы то, что привиделось, не свершилось.
К удивлению Александра, лёгкому, впрочем, прозрачные письмена, что он видел вокруг, неожиданно легко расшифровались. Они даже ответов на высланные запросы не дождались – просто однажды Сашенька стала вслух зачитывать то, что «у неё в голове говорили». А Алекс увидел, как на стене ярко вспыхнула привычная уже белёсая вязь. Она оказалась охранным ка́том. Что успокоило и насторожило младшего Сневерга одновременно.
Но это всё было, конечно же, верно. Баланс противоположностей должен быть неизменным. Это фундамент, основа – и это внушало надежду. Если была беспардонная, ядовитая тьма, стремившаяся их уничтожить, значит, должно быть и то, что семью защитит и, возможно, от прямого удара избавит.
Лопатка Сашеньки поддалась лечению сразу. Будто только и ждала того, чтобы он закрыл глаза, натянул зелёные нити и исправил. А Саша ругалась, не давала, сердилась, обзывала его так, что и Домовичу было бы поучиться не лишним, – волновалась. Поэтому пришлось делать всё потихоньку, ночью, пока она спала.
А утром еле смог успокоить. Отпаивал её же собственным ромашковым настоем и не отпускал от себя ни на шаг.
Оставить как есть он не мог – точно знал, что чем дальше, тем тяжелее будет носить. Потому и решился. Своя спина рвала болью так, что подчас невыносимо было дышать, но он улыбался. Потерпит. Он это, конечно, потерпит. Ради них, тех двоих, кого держал сейчас в руках. Всё скоро пройдёт. Нужно только подождать.
И вместо напряжённого, мучительного ожидания неожиданно легко наслаждался – крепким запахом настоек и высушенных трав, толченой пылью цветов-антисептиков, которой непременно была обсыпана её юбка; дышал естественной упорядоченностью, правильностью и покоем, что сопровождали её так легко и убеждённо.
Прогретый дневной воздух уже не справлялся с выстуженной за ночь землёй, и он заторопил её к дому.
Сашенька запнулась о муравьиную кочку, взмахнула руками – мужчина подхватил её, и ласковый смех не пролился – застрял болезненно в горле. Кольнуло горячо виной. Алекс улыбнулся почти незаметно, грустно.
– Опусти же, тебе нельзя пока, – терпким бархатом коснулись его шеи слова.
Медленно и неохотно поставил её на ноги.
– Прости меня, – прошептал беззвучно.
Его собственный старший кузен появился на свет от такой же вот связи. Родной старший дядя, теперь он старик, уважаемый и самый именитый в уезде, прогрессивных взглядов либерал, почти реформатор, кто первым заговорил о необходимости вольной для душ в крепости в их губернии. Но не остановился на этом, он пошёл дальше. Семья тогда содрогнулась, когда он просто признал своего незаконного отпрыска, сына невольной, Настеньки. Фамилию, правда, не передал. Сынок вырос вздорным, с кислым, неудобным норовом. Любил стенать о судьбы своей несправедливости и её же несчастии и похождениями гремел на всю Срединную землю. Женили его потом на дочери какого-то тканого купца. Весьма, кстати, удачно. Тогда и чудачить он перестал. А вот порицать батюшку не оставил.
Дядюшка, кстати, фамильным «наследством» нисколечко обременён не был, а слыть прогрессивным и правильным ему попросту было удобно на общей волне попустительств и новых вольностей. Скандальное последствие его приключений, заботливо разрешившееся, играло популярности его на руку, и вскоре почтенный родственник уехал в губернский центр предводителем местного дворянства и насадителем императорских реформ и распоряжений.
Алекс же, как и всякий младший Сневерг, несший груз, каждую минуту своей жизни вынужден был выбирать и выбирать должен был правильно. Вот как сейчас. В том, что никто не достоин так, как Сашенька, он не сомневался. Чувствовал это всем собой, ощущал кожей, точно знал, что правильным до́лжно сложиться именно это, и никак иначе.
Проще говоря, внутри у него растерянно стенало и возмущённо противилось, если он только пытался представить, что женщиной, дающей жизнь его собственной ветви рода, будет не Саша. И он согласился безропотно, с радостью принял это своё знание как несомненную данность.
Горько кололо от того, что впереди, и знал, что не сможет впрок надержаться, насытиться, налюбиться, и так же уверенно знал, что любить уже будет всегда и ничто во всей безграничности никогда этого не исправит.
Но тут уж он поделать ничего бы не смог. Да и не захотел бы.
Он, безусловно, терзался, стоит ли предупредить или всё же оставить в неведении? И не лишать её глаза такой важной ему чистой улыбки.
– Как же тяжело. Как мучительно… – шевелил над её макушкою одними губами.
И Алекс не знал, как перенести эту выматывающую, требующую крика боль. Боль его маленькой женщины.
– Слышишь? – встревожилась негромко. И вдруг уже живее: – Алекс, ты слышишь? – Саша заметалась глазами.
– Что? – Он улыбнулся её птичьему беспокойству. И огляделся с нею вместе кругом.
Лесная привычная тишина. Размеренный стрекот, шорох, тонкий скрип. Слышно, как ветер перебирает Сашины нежные пряди. Мельтешит по еловым лапищам белка. Зяблик сел на таволгу рядом.
– Что там? – повторил шёпотом, прижимая глупышку к груди.
– Голос, – маленькая женщина была растерянной и изумлённой. – Тот самый. Он… зовёт нас? – в расширившихся глазах плескалось недоумение и почти ужас.
– И что же? – засмеялся тихонько. – Идём?
– Это… страшно?
– Раз зовёт, значит, нужно. – Александр был уверенно спокоен. Его довольное умиротворение отозвалось в ней, и Сашенька расслабленно обмякла.
– Может быть, кому-то нужна помощь? – наморщилась робко.
– Вот и надобно узнать. – Алекс увлекал её к вершине холма. – Тут весь парк будет как на Аннушкином подносе, – шагал медленно и размашисто верх, весело потягивая спутницу за руку следом. – Смотри же, не забиралась ещё сюда? – и уточнил немного ревниво: – Без меня?
Сашенька обернулась и охнула. Замок, будто огромный белый корабль, плыл в пёстрой чаше осеннего смешанного леса. Холм стекал вниз скошенной лужайкой со стыдящимися голых проплешин шарами кустов, стремился к широким парковым террасам с лестницами и упирался в искрящийся на почти белом солнце фонтан.
Белый замок с белым солнцем над ним…