— Мы тут затеваем одно грандиозное шоу, — начал я, придумывая предмет разговора на ходу. — Вы наверное слышали, руководство хочет таким образом отметить мой сорокалетний юбилей.
— Я вас заранее поздравляю, — сказала Марина Антоновна. — Между прочим, когда обсуждался вопрос о присуждении вам звания почетного гражданина, я выступала за вас.
— Так это вам я обязан? — обрадовался я. — Тронут, сердечно тронут. А нет у вас желания поучаствовать в нашем шоу?
— В какой форме? — насторожилась она. — Финансово, что ли?
— И лично, в том числе, — сказал я. — Вы же помните, я всегда считал вас исключительно телегеничной. В какой-то мере вы представляете всех работников культуры…
— Я не очень ясно представляю себе, как это будет выглядеть, — забеспокоилась Марина Антоновна.
Я сам этого не представлял, но вполне мог догадаться, как отреагирует на это предложение Валера Хабаров.
— Мы могли бы это обсудить, — сказал я. — Не могу ли я пригласить вас, по обычаю жителей Санта-Барбары, на деловой ленч? Где вы обедаете?
Некоторое время она ошарашенно молчала.
— Вы серьезно? — спросила она.
— Абсолютно, — подтвердил я.
— Тогда… может лучше, мы поужинаем вместе?
Я на мгновение растерялся, почувствовав, как далеко зашел.
— Это прекрасная идея, — сказал я. — Тогда я позвоню вам завтра, если вы не против.
Было слышно, как она вздохнула.
— Я не против.
Я положил трубку, с досады смял чистый лист бумаги и швырнул его в урну. Не попал.
9
В шесть часов в небольшом зале студии состоялся очень любопытный концерт. Сначала на сцене были отчаянно раскрашенные девчонки, одетые очень разнообразно, но большей частью раздетые, которые исполняли какую-то пошлую хулиганскую песню. Следует сразу отметить, что девчонки выглядели бледно, и это было понятно, потому что основной заряд их выступлений рождался в контакте с залом, а в зале на этот раз было всего три зрителя: я, Юра Малыгин и Валера Хабаров. Из нас троих один лишь Юра как-то отзывался на эпатажные выходки девчонок, и то лишь для того, чтобы поддержать их.
— Ну вас в баню, — сказала нам самая маленькая из них, которая считалась их художественным руководителем. — Сидите, как покойники… Это все равно, что биться головой об стену!..
— Дорогуша, — возразил я. — Телевидение, это выступление перед телекамерой. Вы должны только догадываться о том, что на вас смотрят тысячи зрителей и наверняка дергаются.
— Мы работаем, как в вакууме, — заявила другая, у которой была роль женщины-вамп.
Она жадно курила, вопреки правилам нашей техники безопасности. Я не стал призывать ее к порядку, потому что мне было жаль расстроенных девчонок. Не то, чтобы они мне понравились, я был далек от их культуры, но они очень старались.
— Что скажешь, Валера? — спросил я своего молодого протеже.
— Их-то вписать легко, — сказал он. — Представьте себе какую-нибудь малину, они вполне сойдут за ее обитателей.
— Что это он хочет сказать? — нахмурилась руководящая малышка.
— Он хочет сказать, что вы будете у нас сниматься, — сказал я.
Девчонки немедленно восторженно завопили, а Юра прошептал мне:
— Спасибо, Паша. Ты ведь понял, на что они способны, да?
Я не стал ему признаваться, что я понял нечто совершенно противоположное, но меня порадовало отношение Валеры. Я тоже подумал о том, что недостаток вокальных способностей у этих девчонок изрядно компенсирован отлаженной драматической игрой, а это было то, что нам надо.
— Тогда скажи им, что ты от них хочешь, — сказал я.
Валера поднялся, подошел к девушкам, и, стараясь на них не смотреть, произнес:
— Будем работать с хореографом, барышни. Песню себе можете выбрать сами, но нас интересуют исключительно внешние проявления.
— Какого рода проявления? — спросила малышка.
— Характерные проявления, — туманно ответил Валера. — Это мы с вами будем решать на репетициях. Я думаю, это будет клип на тему преступной малины в духе стеба.
— Нормально! — обрадовались девицы. — У нас сплошной стеб, командир… Сделаем, что хочешь!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Валера вежливо им улыбался, но я уже чувствовал, что мера его смирения близка к степени исчерпанности.
— Все, все, — я захлопал в ладоши. — Девочки, вы свободны. Юра с вами свяжется, чтобы договориться о репетициях.
Они ушли, и Юра вышел вместе с ними, чтобы позвать из гримерной студенческий ансамбль народной песни.
— Павел Николаевич, — сказал Валера с надрывом. — Вы уверены, что мы поступаем правильно? Что все это сделает хоть кого-нибудь лучше?..
— Я могу сказать, что уверен, — вздохнул я. — Но я не уверен, Валера. Я только надеюсь на это. Но все, как ты понимаешь, зависит от того, как мы это сделаем.
— Но весь этот стеб, наша ирония, смех, ведь это по сути одно отрицание! — воскликнул он.
— В этом смысле, — отвечал я ему искренне, — для меня примером является «Дон Кихот» Сервантеса. Сервантес, как мне кажется, предполагал просто посмеяться над пафосом рыцарства. Это был стеб своего времени. Но он неожиданно докопался до таких ценностей, над которыми невозможно смеяться, как ни пытайся, и потому Дон Кихот обрел бессмертие. Ты понимаешь, что я хочу сказать.
Он вздохнул и кивнул головой.
— Кажется, да, — сказал он.
Тут с гомоном вошел ансамбль русской песни, в национальных костюмах, косоворотках и сарафанах, и Юра подвел ко мне их руководителя, немолодого доцента, энтузиаста этого жанра.
— Что вы нам споете? — спросил я. — У вас какие-нибудь редкие распевы, или вы поете вещи известные?
— И то, и другое, — стеснительно улыбнувшись, сказал он.
— Вот и давайте и то, и другое, — попросил я, садясь в свое кресло.
Они запели, очень мило и слаженно, и я нашел их пение приемлемым, но мне было трудно представить себе этот ансамбль в системе нашей передачи. Они спели какую-то фольклорную заунывную и тягучую песню, а потом грянули «Ой, мороз, мороз!» Я слушал и не понимал, что мешает мне воспринимать их пение. Валера рядом просто мрачнел. И только когда они закончили, я вдруг понял.
— Ребята, — сказал я. — Все это очень мило и содержательно, за это спасибо. Но, простите меня, чего вы нарядились эдакими матрешками, скажите пожалуйста? Что вы прячете за этими костюмами?
Они растерялись.
— Простите, — сказал один из них, высокий и бородатый парень. — Но мы поем национальные песни, а это национальные костюмы, не так ли?
— Нет, не так, — заявил я, уже зная, что хочу сказать. — Скажите прямо, вы любите эти песни?
— Ну, конечно! — загомонили они.
— Вы могли бы петь их в любой обстановке, не так ли?
— Да, могли бы… — они все еще не понимали.
— А эти костюмы, вы что, в них по институту ходите?
Они засмеялись.
— Понимаете! — воскликнул я. — Когда вы надеваете эти костюмы, вы начинаете играть представителей национальной культуры, а это никому не надо. Проявите свою любовь к песне в своем привычном облачении, и если вы привыкли носить джинсы, то спойте вашу песню в джинсах. И тогда обнажится вся трагедия нашей национальной культуры, и ваша любовь к ней проявится сполна.
Они не сразу согласились, но все же пошли и переоделись. Вернулись кто в чем, как и пришли, а один простуженный юноша даже накинул пальто на плечи, повязавшись шарфом. И когда они снова запели, сначала не очень уверенно, без всех этих сценических штампов и улыбок, вслушиваясь в собственное пение, Юра ткнул меня в бок локтем и прошептал:
— Точно!..
Валера тоже заулыбался, да и всем уже было понятно, что теперь рождался совсем другой образ. Я попал в точку.
Домой я пошел пешком, хотя погода опять была мерзкая. К этому подвигу меня понудил Валера, который по дороге излагал мне свои новые идеи относительно передачи. Идеи были интересные, но ноги я все же промочил и, вернувшись домой, прежде всего принял горячую ванну. Выйдя из ванной, я сел пить горячий чай, и когда раздался дверной звонок, я вышел в халате со взъерошенными мокрыми волосами, потому что не успел причесаться. Каково же было мое изумление, когда я увидел на пороге собственной квартиры Марину Антоновну Щелканову.