— Конечно, можешь. Я отвечу честно, Паша, я сама не знаю, кто его отец. Это было время очень нерегулярных отношений, как ты понимаешь.
— Тогда почему ты исключаешь возможность, что это был действительно кто-то из тех, кто считает себя его отцом? — спросил я.
Вадим усмехнулся, глянув на нас в зеркальце, и сказал:
— Маша, тебе придется составить список подозреваемых.
— Нет, — сказала Марина жестко. — Никакого списка не будет. Я не хочу никаких расследований.
— Что? — удивился Вадим. — Ты хочешь оставить его безнаказанным? Пусть повторяет попытку?
— Я постараюсь поскорее оформить Мишу в пансионат, и это будет решением проблемы. А пока, я договорилась, его будут охранять по двойной ставке.
— Это не снимает проблемы, — сказал я. — Если мальчик теперь стал наследником порядочного состояния, то, наверное, многие захотят объявить себя его родственниками.
— Вот именно, — хмыкнул Вадим. — Маша, это чревато скандалом.
Она приоткрыла окно и выбросила недокуренную сигарету.
— Насколько опасен для меня такой скандал? — спросила она деловито.
Вадим даже обернулся назад от удивления, хотя мы ехали по мосту, и отвлекаться ему не следовало.
— Ты спрашиваешь, насколько опасен для нас скандал? — переспросил он озадаченно. — Хм, я даже не подумал об этом…
— Вот и подумай.
— А не позволишь мне все-таки поискать среди твоих прежних поклонников? — спросил я.
— Может получиться прекрасная передача, а? — сказал Вадим весело.
— Может, — согласился я.
— Кстати, о передаче, — вспомнил Вадим. — Павел Николаевич, нам с вами надо составить контракт по тому вопросу, что вы вчера обсуждали.
— Вы знакомы с Гуркиным? — спросил я.
— С Лазарем Александровичем? — переспросил Вадим. — Незнаком, но весьма наслышан. Он у вас работает?
— Он у нас теперь финансовый директор, — ответил я. — По вопросам контрактов можете связываться прямо с ним.
Вадим хмыкнул и покачал головой.
— Я знакома с Лазарем Гуркиным, — сказала Марина. — Он был в числе тех, кто… Впрочем, это неважно. Нет, Паша, не надо искать среди моих прежних поклонников. То, что прошло, то прошло.
Они высадили меня у телевидения, хотя рабочий день почти закончился, и у меня не было срочных дел. Я сам попросил об этом, потому что испытывал тягостное ощущение, которое спешил развеять. Вопреки ожиданию Женя Наволоцкая еще находилась на месте, и она больше удивилась моему появлению, чем я ее исполнительности.
— Паша, что случилось? — забеспокоилась она.
— Ничего, — сказал я. — Скажи, Лазарь Александрович не появлялся?
— Нет, — ответила она. — Звонил, чтобы ему прислали папку с контрактами по «Караван-сараю», и я отослала Витю.
— Я у себя, — сказал я и прошел в свой кабинет.
Ветеран областного телевидения Лазарь Александрович Гуркин работал у нас финансовым директором условно, потому что возраст и занятость не позволяли ему посвятить себя нашему делу целиком. Мы использовали его обширные связи и почитаемое имя лишь в самых неотложных случаях, а в остальном справлялись силами собственных молодых экономистов. Ему было лестно участвовать в шоу-бизнесе, да и нам его участие было весьма полезно.
Я позвонил к нему домой.
— Паша, милый, я сам хотел тебе звонить, — сообщил мне Гуркин. — Похоже, эти негодяи из «Фараона» тебя надули на пару-тройку лимонов…
Речь шла о съемках в новом ресторане «Фараон», и Гуркин проверял предъявленные к оплате счета. Я ему этого не поручал, но он охотно занимался подобными проверками, категорически осуждая нас за бездумные траты.
— У меня к вам другой вопрос, — сказал я. — Вам знакома наша эстрадная знаменитость Марина Рокша?
— Марина? — переспросил он. — А что ты хотел о ней знать?
Эта его еврейская манера отвечать вопросом на вопрос могла кого-нибудь и умилять, но меня порой уже начинала раздражать.
— У нее есть сын, — сказал я. — Ему двенадцать лет. Меня интересует, как он появился на свет.
Некоторое время он вспоминал, что-то бормотал в сторону или про себя.
— А что, собственно, тебя интересует? — спросил он. — Обычно дети появляются на свет известным способом…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Кто его отец? — спросил я.
— Откуда я могу это знать? Или ты подозреваешь в этом меня? — он захихикал.
— Да, подозреваю, — сказал я. — Потому что вы ведете себя как-то подозрительно, Лазарь Александрович. Могли бы просто назвать имя человека, к кому мне следует обратиться, а не устраивать заседание Государственной Думы.
— Понял, — посерьезнел он. — Тебе нужен Алик Колобродов, это его открытие. Знаешь Алика Колобродова?
— А кто это? — спросил я, чувствуя, что фамилия эта мне уже попадалась.
— Забытый гений, — сказал Гуркин. — В семидесятые годы у него была своя группа, она называлась «Полосатые штаны». За эту группу он принял много страданий от прежних властей. Был скандальной фигурой, но с ним считались. Тогда он прозывался Алекс Колброд, на английский манер. Был завсегдатаем всех молодежных сборищ, и все такое. С началом перестройки он было воспрял духом, но потом быстро разочаровался и спился.
— Но с ним можно общаться? — спросил я.
— Не знаю, — покачал головой Гуркин. — Но можно попытаться. Во всяком случае, это он сделал Марину Рокшу и даже придумал ей имя.
— Где его можно найти?
— Ну, милый, я тоже не все знаю.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Можете выписать себе премию за квартал.
— Не шути с деньгами, Паша, — нравоучительно сказал он мне.
Конечно, я вспомнил Алекса Колброда, или точнее, как мы именовали его, Элекса Кэлброда. Он был кумиром моих школьных лет, и я сам ходил на его концерты, всегда яркие, праздничные и восхитительно скандальные. Когда его однажды забрали на пятнадцать суток за пьяный дебош в ресторане, я был в числе участников демонстрации протеста около отделения милиции. Нас разгоняли дубинками, и о нас сообщила радиостанция «Голос Америки». Мы были счастливы, хотя троих организаторов демонстрации поперли из комсомола, а двоих студентов выгнали из института. Я тогда работал на заводе и потому отделался выговором в личном деле.
Было уже около семи, и рабочий день на студии закончился, но я надеялся, что Юра Малыгин еще на месте, и не ошибся. Он был занят расшифровкой какой-то фонограммы с неизвестного концерта. Я отозвал его в сторонку и спросил прямо.
— Тебе знакомо имя Алекса Колобродова?
— Оф корс, — ответил он. — Кто же не знал Алекса?
— Где я могу его найти?
Он подумал.
— Знаешь забегаловку на улице Маяковского, она называется «Пингвин», но в обиходе ее именуют «Крыша». Там дают на разлив.
— Найду, — сказал я.
— Он толчется там время от времени. Старые поклонники, как мне известно, то и дело наливают ему.
Я распрощался с ним и отправился на троллейбусе на улицу Маяковского. Пепел детективного расследования стучал в моем сердце, и я торопил события.
Наступил зимний вечер, снег под ногами чавкал из-за накатившей оттепели, и я заранее был уверен в провале моего начинания. Но я оказался неправ, потому что и «Пингвин» я нашел быстро, и люди там были, а когда я спросил, не видели ли они здесь Алекса, они мне указали на заветный уголок, где за столиком в тени сидели двое мужчин. Они допивали водку из граненых стаканов, но были еще достаточно свежи. Света там было немного, и я бы ни за что не определил, кто из них Колобродов, если бы один из них не сказал другому:
— Глянь, Леха, третий катит. Эй, корефан, нальешь, что ли?
Степень опьянения у них была начальная, и потому разговор еще мог состояться. Я сунул «корефану» пятерку и отправил к стойке за водкой, а сам подхватил Колобродова и повел его оттуда.
— Погоди, погоди, — волновался он. — Фазан же за бухалом пошел, куда ты меня тащишь?
— Возьмем по дороге, — пообещал я.
Я вывел его на улицу, подвел к ярко освещенной витрине магазина и прежде всего внимательно осмотрел. Так и есть, это был несколько опустившийся Алекс Колобродов. Следовало заметить, что опустился он совсем не настолько, чтобы говорить о необратимости процесса, но контролировал себя уже слабо.