Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Да будь он проклят, свидетель в моей груди! Ты только усложняешь жизнь всем добропорядочным торговцам в этом городе!

— И что прикажешь делать, отец?

— Придержать язык и заняться наконец своей семьей — вот что.

— Все страждущие — моя семья.

— О, ради всего святого, прибереги свои проповеди для кого-нибудь еще — они тебе никто. Люди в этой комнате — вот кто твоя семья.

— Не больше других, — возразила Пруденс.

Тут Генри замолк. Эти слова как будто заставили его не дышать. Даже Альму они сразили. От этих слов у нее вдруг защипало глаза, словно ей только что влепили сильную затрещину по переносице.

— Ты не считаешь нас своей семьей? — проговорил Генри, когда к нему вернулось самообладание. — Что ж, хорошо. Я освобождаю тебя от необходимости быть ее частью.

— О, отец, не надо… — в неподдельном ужасе взмолилась Альма.

Но Пруденс оборвала сестру и дала такой ясный и спокойный ответ, что можно было подумать, она репетировала его годами. Может, так оно и было.

— Как угодно, — отвечала она. — Но знай, что этим ты отрекаешься от дочери, которая всегда была тебе верна и которая имеет право рассчитывать на нежность и сочувствие единственного человека, кого на своей памяти звала отцом. Это не только жестоко, но и, по моему мнению, заставит тебя мучиться угрызениями совести. Я буду молиться за тебя, Генри Уиттакер. И во время своих молитв спрошу у Владыки Небесного, что же произошло с совестью моего отца — или у него ее в помине не было?

Генри вскочил и в ярости треснул кулаками по столу.

— Маленькая идиотка! — проревел он. — Конечно же у меня ее в помине не было!

* * *

Это было десять лет назад, и с тех пор Генри Уиттакер свою дочь Пруденс не видел, да и Пруденс не предпринимала попыток увидеться с Генри. Альма и сама с той поры виделась с сестрой всего несколько раз, заезжая домой к Диксонам, чтобы изредка продемонстрировать напускную беззаботность и вымученную благосклонность. Она могла притвориться, что все равно проезжала мимо их квартала и зашла, лишь чтобы занести небольшие подарки для племянников и племянниц или доставить корзину с деликатесами во время рождественских праздников. Альма, разумеется, знала, что ее сестра отдаст эти подарки и провизию более нуждающимся семьям, но все равно совершала эти жесты. В начале семейной вражды Альма даже пыталась дать сестре денег, но Пруденс — стоило ли удивляться? — отказалась.

Эти визиты никогда не были сердечными, и Альма всегда чувствовала облегчение, когда они подходили к концу. При виде Пруденс ей каждый раз было стыдно. Как ни раздражали ее чопорность и моральные принципы сестры, Альма не могла отделаться от ощущения, что в последнюю встречу с Пруденс ее отец поступил непорядочно, точнее, что они с Генри оба поступили непорядочно. Тот случай выставил их не в лучшем свете: Пруденс твердо встала на сторону добра и справедливости, в то время как Генри всего лишь защищал свою собственность, и он отрекся от приемной дочери. Что до Альмы… Альма довольно решительно приняла сторону Генри Уиттакера, или, по крайней мере, так казалось, ведь она не высказалась в защиту сестры более явно, а после ухода Пруденс осталась в «Белых акрах».

Генри не был щедрым человеком, а возможно, не был и добрым, но он был важным для Альмы человеком и нуждался в ней. Он не смог бы прожить без нее. Никто другой не управился бы с его делами, а деятельность его была обширна и значительна.

Кроме того, идеи аболиционизма не слишком много значили для Альмы. Она всегда презирала рабство, что вполне естественно, однако у нее было так много других забот, что эта проблема грызла ее совесть отнюдь не ежедневно. Ведь Альма жила по времени мхов и попросту не смогла бы сосредоточиться на работе и ухаживать за отцом, одновременно подстраиваясь под изменчивые превратности повседневных человеческих драм. Спору нет, рабство было издревле существовавшей несправедливостью. Однако в мире было так много издревле существовавших несправедливостей: бедность, к примеру, тирания, грабеж и убийства. Совершенно невозможно было браться за исправление всех известных несправедливостей и в то же время писать авторитетные труды об американских мхах, а также управлять сложными механизмами крупного семейного предприятия.

Разве это не так?

И зачем Пруденс так старательно пытается выставить всех вокруг малодушными свиньями в сравнении со своими великими жертвами?

«Благодарю тебя за твою доброту», — неизменно говорила Пруденс, когда Альма наведывалась к ней с подарками или продуктами. Однако ее словам всегда недоставало искренности и теплоты. Пруденс всегда была удивительно щепетильной, вежливой и учтивой, но в ней не было сердечности. От ее слов Альме почему-то становилось только хуже. Побывав в убогом доме Пруденс и возвращаясь домой, к роскоши «Белых акров», Альма каждый раз чувствовала себя раскритикованной и подвергшейся строжайшему допросу, словно только что предстала перед суровым судьей и была признана виновной. Поэтому стоит ли удивляться тому, что с годами Альма стала навещать Пруденс все реже и реже и со временем сестры стали совсем чужими.

Но теперь Джордж Хоукс сообщил, что Диксонам, возможно, грозят неприятности после того, как Артур Диксон опубликовал свой подстрекательский памфлет. И вот весной 1848 года, стоя на краю своего поля валунов и делая заметки о росте мхов, Альма думала о том, не навестить ли снова Пруденс. Если под угрозой место ее зятя в университете, значит, дело серьезное. Но что ей сказать? Что ей сделать? Как предложить помощь Пруденс, чтобы та не отказалась из гордости и упрямства?

А главное, разве Диксоны не сами навлекли на себя эти неприятности? Не являются ли они естественным следствием столь экстремальных и радикальных убеждений? Что за родители такие Артур и Пруденс, что подвергают риску жизни шестерых детей? Дело они выбрали опасное. Даже на севере аболиционистов нередко избивали. Приют для негритянских сирот, где работала Пруденс, несколько раз уже атаковала разъяренная толпа. А как же аболиционист Элайджа Лавджой, убитый в Иллинойсе? Его печатные станки, на которых он издавал свою аболиционистскую литературу, уничтожили и выбросили в реку. Такое же легко могло случиться и здесь, в Филадельфии. Пруденс с мужем следует быть осторожнее.

Альма вернулась к своим замшелым валунам. У нее еще было много работы. За последнюю неделю она сильно отстала, занимаясь устройством бедной Ретты в приют «Керкбрайд», и не намерена была запускать работу дальше из-за безрассудного поведения своей сестры. Ей нужно было сделать замеры, причем немедленно.

На одном из самых больших камней росли три разные колонии дикранума. Эти три маленькие колонии Альма наблюдала уже двадцать шесть лет, и в последнее время ей стало совершенно ясно, что одна из разновидностей дикранума разрастается, в то время как две другие отступают. Альма села у камня, сравнивая заметки и наброски, сделанные в течение более чем двадцати лет. Она была в растерянности.

Альма была одержима мхами, но больше всего одержима дикранумом — он лежал в самом сердце ее увлечения мохообразными. Весь мир был покрыт сотнями и тысячами разновидностей дикранума, и каждая чем-то отличалась от другой. Альма знала о дикрануме больше кого-либо в мире, и все же этот род не давал ей покоя и мешал спать по ночам. Альма, которую всю жизнь занимали механизмы и происхождение вещей, много лет была поглощена обдумыванием ряда животрепещущих вопросов, связанных с этим невзрачным видом мха. Как появились дикранумы? Почему именно этот вид столь разнообразен? Зачем природа вложила столько стараний, чтобы сделать каждый вид в чем-то отличным от других? Почему некоторые разновидности дикранума намного выносливее своих ближайших родственников? Всегда ли на Земле существовало столь головокружительное разнообразие дикранумов или они каким-то образом мутировали — пережили превращение из одного вида в другой, — при этом имея общего предка?

В последнее время в научном сообществе ходило много разговоров о трансмутации видов. Альма с великим увлечением следила за этими спорами. Дискуссия была не нова. Впервые тему поднял Жан Батист де Ламарк во Франции еще сорок лет тому назад: тогда он заявил, что все виды живых существ на Земле с момента своего сотворения пережили трансформацию из-за «внутренней потребности» каждого организма, которому свойственно стремление к самосовершенствованию. А недавно Альма прочла книгу анонимного британского автора под названием «Признаки естественной истории творения»; в ней он утверждал, что виды способны прогрессировать или изменяться. Автор не представил убедительных объяснений того, каким образом происходят эти изменения, но, по крайней мере, выступил в пользу существования подобных трансмутаций.