ощутила влажность и содрогнулась. Может, я вспотела от жары и от страха. Кто мог думать обо мне после смерти?
Год назад умер Диор, но он был моим другом. Кто же с ненавистью думал обо мне перед смертью?
– Как он выглядит? – спросила я.
Она заколебалась.
– Я больше его чувствую, чем вижу. Если вы будете спрашивать, он станет яснее.
Я помолчала. Может, Томаса убили на войне и поэтому он не вернулся?
– Молодой?
Она покачала головой.
– Худощавый?
Опять покачала головой.
– Крупный?
– Очень, – ответила она.
У меня заколотилось сердце. От отвратительного запаха я съежилась.
– Страшный?
– Очень, – кивнула она.
– С маленькими жирными руками?
У меня дрогнул голос. Она вгляделась и снова кивнула.
– Schämst Du Dich![30] – вскочив, крикнула я и повернулась.
Я столько лет неожиданно чувствовала, как кто-то щиплет меня за зад и сжимает груди, но, оглянувшись, никого не видела. Я раньше думала, что схожу с ума, но теперь понимаю, что это был он, Шляйх. Мало того что он меня изнасиловал, так нет, его липкие руки тянулись ко мне из самого ада. Когда он исчез, ma chère, я, по наивности, и не представляла, что он умер. Ты, наверное, помнишь, что я узнала об убийстве гораздо позже нашего визита к Доне Апаресиде. Я выбросила его из головы. Но теперь я знала, что это он. Я живо представила его перед собой, всю вихревую массу потерянной души. Он, наверное, понимал, что я его вижу, и я уставилась на самое плотное место, центр этого призрачного мерцающего водоворота. Я думала о его руках, ищущих пальцах, тянущихся ко мне жалкими попытками маэстро в парижской мансарде, о боли и страхах, пережитых за эти годы, о потере Томаса и Лорина и теперь болезни Шарля.
Потом, будто кипящая желчь, меня охватила волна злости. Ярость, какой я никогда не испытывала, вырвалась наружу, и я плюнула в центр видения.
– Черт бы тебя побрал! – крикнула я ему и отвернулась навсегда.
В тот день Граса отвела меня по булыжным закоулкам центра города в магазинчики макумбейрас, тех самых одетых в белые одежды людей, которых каждый канун Нового года мы видели на пляже. Дона Апарасида дала мне целый список, что купить. После явления и исчезновения Шляйха я была готова перепробовать все, что она предложит.
Придя домой, мы окурили дом разными травами и сандаловым деревом. Граса помогла мне прочитать заклинания на незнакомом языке, и я принесла пожертвования разношерстной коллекции статуэток ориша, святых и старых рабов, которые я купила по ее настоянию.
В тот вечер я готовила ванну для Шарля и добавляла в нее специальное зелье, когда он вошел.
– Что это? – спросил он, беря у меня стеклянную бутылочку.
Он поднял ее к носу и поморщился.
– Ты ведь не из-за аромата это купила? Это лекарство?
Я заколебалась. Врать не хотелось, но он, конечно, не одобрит.
В конце концов рассказала ему все начистоту.
– Ходила сегодня кое к кому. За помощью для тебя.
– Кое к кому?
Я наблюдала, как он неохотно снял одежду. Когда мы познакомились, кости у него на теле не просматривались, оно было мускулистым, а теперь он был кожа да кости.
– Да. Помнишь тех красивых кандомблистов, которых мы видели в канун Нового года? К одной из них я ходила за помощью.
Он усмехнулся.
– Ну-ну, продолжай.
– Что ж, – ответила я, – это не наука, но она такая могущественная и обещала, что это поможет. И еще сказала, что вот это тебе нужно выпить.
Я протянула еще одну коричневую бутылочку.
– Что это?
Я опять заколебалась.
– Стоило очень дорого.
Он взял бутылочку, понюхал и озадаченно сморщил нос.
– Ну, мы не можем зря тратить деньги, правда же?
Он капнул янтарную жидкость в рот и опять сморщился.
– Что это было?
– Экстракт бото.
– Амазонский дельфин! – воскликнул он. – Ты заставляешь меня это пить?
– Экстракт мужской особи, говорят, спасает жизнь!
Погрузившись в воду, он замолчал.
Когда он высунул голову из горячей воды, то порозовел и от него шел пар. Он глотнул воздуха.
– Роза, знаю, ты не хочешь, чтобы я умер. Но сколько ни читай «Аве Мария» на любом языке или сколько ни принимай экстракт голубого дельфина, меня ничто не спасет. Я умираю.
Он вздохнул.
– Нам нужно научиться с этим жить. И, пожалуйста, не трать больше ни времени, ни денег на эту ерунду. Даже твоя любовь меня не спасет.
Он опять набрал воздуха и нырнул под воду.
Он похудел, ослаб, но все еще каждый день, хотя все позже и позже, вставал, шел на работу. Каждые выходные мы гуляли по пляжу и ходили в гости к друзьям. Просто прогулки и визиты проходили позже и стали короче. Когда он не мог плавать в море, мы без обсуждений стали ходить в бассейн в отеле «Копакабана», где останавливались после приезда в Бразилию. Он сидел в шезлонге и читал утреннюю газету, а я плавала.
Однажды утром я плавала в бассейне – туда-сюда, но тревога меня не покидала. Я заставляла себя нарезать эти круги, словно каждая короткая дистанция как-то поможет Шарлю выжить. Плавала я, да и сейчас плаваю плоховато – научилась-то я уже взрослой, в Бразилии, – поэтому часто останавливалась на мелком месте, частично, чтобы взглянуть на Шарля, частично, чтобы отдышаться.
Во время одной такой паузы я не обнаружила Шарля в шезлонге, где оставила. Я приподнялась на цыпочки и наполовину высунулась из воды, дрожа на холодном июльском воздухе.
Я повернулась и оглядела посетителей, прикрытых полотенцами, каждый шезлонг – Шарля не было. Стараясь не волноваться, я вышла из воды и посмотрела в сторону бара, собираясь спросить о нем бармена Алессандре, и за стойкой увидела Шарля.
Я вернулась за полотенцем, обходя бассейн и не желая, чтобы Шарль заметил мой страх. Он держал бокал, наполовину наполненный бледно-зеленоватой жидкостью и кусочками льда.
– Похоже, тебе тоже не мешает выпить чего-нибудь покрепче, – заявил он, когда я подошла поближе.
Я улыбнулась и покачала головой.
– Нет, в самом деле.
Он повернулся к бармену.
– Алессандре, еще две кайпириньи, пожалуйста.
Мы молча наблюдали, как бармен готовит напитки, и слушали музыку, исходившую от радиоприемника сзади.
Алессандре до краев наполнил бокалы и подвинул к нам. Я вдохнула сладкий аромат кашасы. Шарль осушил первый бокал, на дне остались кусочки льда и шкурки лайма, и потянулся за вторым.
– Что это ты решил напиться с утра пораньше? – спросила я, стараясь не выдавать волнения.
– Любовь моя, я вдруг понял, что мне больше нет