запастись презервативами, купить зайца, занять заднее место в автобусе, – по сравнению с которой мотивы действий других людей производили впечатление бессмысленных. К таким задачам ты приступала с серьезностью рыночного аналитика, одновременно давая мне понять, что тебе скучно, что это всего лишь еще одно дело, которое необходимо сделать. Через четыре года Заяц будет мертвым, ты – блондинкой, а я с лопатой в руках. Но тогда мы этого еще не знаем, в тот момент зайцы не умирают. Не знаем мы и того, что нам остался всего один год дружбы, что остров ждет нас, как изба колдуньи на лесной опушке. Мы идем к прилавкам с домашними животными, не имея возможности остановиться, оглянуться и вернуться к реке. Потому что все это уже произошло. И Заяц, и смерть, и остров. У нас нет выбора.
В задах рынка, на составленных ящиках от пива сидит господин Кралевич, он поправляет берет на лысой голове. Его безукоризненно отглаженную рубашку с изображениями мелких птиц портят два темных круга под мышками. Он окружен горами клеток, маленьких и больших, деревянных, пластмассовых и металлических, как одуревший бог и повелитель небольшого царства животных. Сидит, положив руки на колени, которые развел пошире, чтобы высвободить достаточно места для огромного живота. Он морщится и поглядывает вокруг, на других продавцов, как судья, у которого сдали нервы. Он напоминает мне тех людей, кому все мешает, кому мир всегда кажется каким-то невыносимо тесным, и они настолько сосредоточены на себе, на собственном существовании, что уже сами этого не выдерживают. Но в то же время ему, похоже, вовсе не мешает окружающая его какофония: дребезжание колесиков, которые истерически крутятся под мышиными лапками, свист всех клювов, что поют о корме или сексе или о том и другом сразу, хруст, издаваемый резцами, которые грызут зеленые листья салата. Только черепахи тихи. Они напомнили о моей тайне, похороненной под сосной возле нашего дома.
«Та, что звонила насчет кролика?» – спрашивает он тебя, подозрительно рассматривает, как будто не ты, а он – тот, кому что-то продают.
«Да. Белого».
«А-а, белый нужен? У меня есть один пестрый, он прямо так к тебе и просится».
Он сказал это так, что нам сразу стало ясно: Пестрый – худший из всех вариантов. У Пестрого наверняка заячий сифилис или бихевиоральное отклонение.
«Нужен белый», – отвечаешь ты.
Выпрямившись как троянский герой, ты стоишь и смотришь на вспотевшего продавца не мигая. Под твоим взглядом господин Кралевич скукожился до размеров еще одной маленькой морской свинки среди остальных.
«Все хотят белого, не знаю, что вам так приспичило. Давай посмотри пестрого, увидишь, какой он сладкий».
При этих словах ты разворачиваешься и идешь обратно. Я растеряна, смотрю на него, потом на тебя, а потом подскакиваю, как послушный паж к спесивой королеве, которая только что оскорбила всех присутствующих.
«Да погоди, куда ты! Эй, послушай… – кричит господин Кралевич, а ты останавливаешься. – Что ты такая капризная, что случилось?»
«Господин Кралевич, у меня нет для вас целого утра», – говоришь ему ты. То ли потому что ты его назвала господином или потому что из-за своих прилавков на нас уже посматривало несколько других продавцов, он наконец встал и сделал знак руками, чтобы мы подождали. Повернулся к нам спиной и пробрался между двумя висевшими клеенками в свои закулисные джунгли. Я посмотрела на тебя удивленно – не ожидала, что дело обернется такой драмой. А ты лишь закрыла глаза, как духовный вождь, и медленно кивнула головой: все под контролем.
Он вышел, неся в руках здоровенный деревянный ящик, полный зайцев.
«А разве можно, чтобы они вот так, все вместе… в одном ящике?» – спросила я, на что господин Кралевич посмотрел на меня оскорбленно.
«Если десять человек могут жить под одной крышей, могут, голубушка, и кролики».
Кролики. Испуганные маленькие мячики. Вонь была невыносимой. Я подумала о людях, загнанных вместе в одну квартиру, о запахе стесненных тел и о сопливых детях, которым забыли сменить памперсы. Меня затошнило.
В ящике сидели три черных кролика, несколько пестрых и два белых. Господин Кралевич вытащил одного и протянул тебе. Ты нежно держала его в своих костлявых руках, как будто держишь живое человеческое сердце. Мне показалось, что в твоих глазах я вижу страх.
«Значит так, – начал Кралевич. – Сено, самое важное, чтобы было сено и всегда – свежая вода, а примерно через месяц можно начать давать салат, капусту».
«Это мальчик или девочка?» – спросила я.
«Какая разница?» – сказала ты.
«Девочка, – ответил господин Кралевич с гордостью молодой матери. – А этот, второй – мальчик».
«Мы назовем тебя…» – сказала ты маленькой испуганной крольчихе, а потом растерянно повернулась ко мне: – Сара, как ее будут звать?»
Я в жизни никогда ничему не давала имя. Мама крестила даже моих черепах – они носили роскошные имена мексиканских телевизионных див. Кассандра, Эсмеральда и Марисоль. Если я выберу плохое имя, то открою тебе правду о своей закоренелой посредственности. С другой стороны, если я откажусь дать зайчихе имя, то продемонстрирую тебе, что не доросла до решения задачи. Тут вдруг послышалось звяканье с прилавка тощего слесаря, того, с ключами, и это отвлекло наше внимание. Несколько яблок покатилось под уклон.
«Что происходит?» – спросила ты, ни к кому конкретно не обращаясь.
Я почувствовала под ногами легкое подрагивание. Я спасена. Вспомнила то, отцовское: «Не бойся, дочка. Это Банялука хочет чихнуть».
«Землетрясение», – сказала я тихо, а улыбка господина Кралевича заледенела в ужасе.
«Господи, неужели опять», – сказал он голосом умирающего.
Внешнее выражение его внутреннего беспокойства проявилось в том, что живность принялась прыгать и подскакивать: худосочные птицы за ржавыми решетками захлопали крыльями, морские свинки поднялись на тоненькие задние лапки, взволнованно принюхиваясь в поисках ответа, а черепахи, как им и подобает, втянули головы под панцирь. Мы с тобой присели на корточки и спокойно смотрели друг на друга, будто наши взгляды могут пересилить движение тектонической плиты. Больше всего повезло зайцам: из-за того, что ящик остался открытым, они испуганно повыскакивали из вонючего сена и разбежались в разные стороны. Безымянная девочка исчезла из твоих рук – а может, ты ее уронила от страха? Про это я тебя никогда не спрашивала.
В отличие от остальных, которые скрылись среди множества ящиков, убежали вниз, к ручью, или спрятались сзади, за импровизированным занавесом из клеенки, белая зайчиха понеслась по горячему асфальту, разделявшему два ряда прилавков. Она исчезла через несколько секунд, до того как мы успели дать ей имя. Господин Кралевич, без раздумий бросился за ней, вниз, через рынок, опасно шлепая полуразвалившимися вьетнамками. Его толстый живот прыгал вверх-вниз, будто желая сбежать от собственного владельца.
Землетрясение быстро затихло, а перепуганные продавцы и продавщицы, по крайней мере те, которые были достаточно стары, чтобы помнить шестьдесят девятый год, смогли расслабиться. Привели в порядок перемешавшиеся товары, подвесили на торчащие крючки упаковки с носками и трусами, подняли укатившиеся яблоки и выдали несколько плохих шуток, чтобы замаскировать стыд от проявленного страха.
В ящике остался только один заяц – белый мальчик. Ты смотрела на него задумчиво: почему он не убежал как остальные? Мог теперь быть свободным, а не так – сжался в комок в открытом ящике и ждет толстого тирана. И вдруг ты глянула на меня.