а эти триста евро изгадили и всю его суть.
«Мне сегодня приснился совершенно обалденный сон», – сказала она, весело меняя тему, как будто только что объясняла мне, как печь оладьи, а не как она за триста евро била Франца Йосифа.
«Мне снилось, что я провалилась в унитаз и скатилась из него вниз до самой канализации».
«Ага», – сказала я. Я по-прежнему смотрела на деньги.
«А там были какие-то люди. Ну, в канализации, я имею в виду. Толпа людей. И все отлично развлекались, как будто они на какой-то вечеринке… Такие все, одетые супер, модно, понимаешь? А вокруг нас плавает говно, и всем хоть бы хны».
«Пойду в душ. У нас есть еще полчаса, чтобы позавтракать», – сказала я и направилась в ванную. Закрылась там, села на холодные плитки и уставилась на исцарапанную дверь. Они что, пошли в какой-то другой отель или все время оставались в этом? Понравилось ли ей? После того как мы встретились в Мостаре, мы впервые разделились. Неведение меня мучило больше, чем ревность или соображения морали. Я не знала, что произошло. Я не знала, кто та женщина на кровати. Может, я никогда и не была с ней знакома. Мне хотелось вернуться на ее седьмой день рождения и сказать ей, пока она вызывает духов, что эта уродина, Лела Барун, поменяет ей волосы, и глаза, и все ее существо. Я хотела вернуться к реке, туда, где моя лучшая подруга визжала под каким-то неловким сопляком. Я хотела сказать ей: не беспокойся, придет день, и ты будешь их избивать, за деньги. Я хотела перенестись в самое начало, к бумажным куклам, и сесть рядом с кем-то другим. Не потому, что я ее ненавидела или осуждала, а потому, что чувствовала вину. Та девочка, которая стоит рядом со мной и смотрит на ямку в снегу, на раздавленного воробья, превратилась в кого-то, с кем я незнакома. И я допустила, чтобы с ней это случилось.
Я попыталась встать, но оказалось, что забыла, как пользоваться собственным телом. Попыталась вспомнить, где я и почему я там. Ванная комната в отеле, отель в Вене. Он здесь. История скоро закончится. Забуду все ее имена. Куплю где-нибудь батарейку и позвоню Майклу. Спрошу его, нашел ли он занавески. Что делает наш голый сосед. Закончил ли он ту свою программу. Спрошу даже про авокадо. Это важно. Скажу ему, что Вена просто великолепна, разбухшая, как булка. Сяду в самолет и вернусь в его кровать. Утро будет пахнуть черным чаем с несколькими каплями необезжиренного молока. В мой день рождения никто не вспомнит о Тито. Майкл, цитируя Йоду, скажет мне: «Да пребудет с тобой Сила». Закажем какую-нибудь восточную лапшу, сядем на исцарапанный паркет и будем смотреть сериал. Секс на обеденном столе. Ссора в магазине. Его язык. Его гитара. Его пластинки. Отдохну от себя и от нее.
Прошло много времени. Я не могла встать с пола и открыть кран, чтобы вызвать хотя бы звуки того, что я принимаю душ. Мне было безразлично, что она подумает. Я слышала, как она там, в комнате, роется в своих вещах и брызгает на себя лаком для волос. Она их даже не спрятала, эти триста евро. Оставила на столе, как будто гордится ими, как будто выиграла их на деревенской ярмарке стрельбой по плюшевым зверушкам. Может быть, это действительно было недоразумение, может быть, я преувеличиваю. Франц Йосиф – дурак, заплатил за то, что на самом деле было бесплатным. Он выглядел как человек, который любит платить за все, даже когда не нужно, просто для того, чтобы повысить рыночную стоимость окружающих его вещей и людей. Лейла заработала на каком-то тупом буржуе. Еще к тому же и кончила.
«Сара, все о’кей?» – крикнула она с той стороны двери.
«Да-да…»
«Ты ведь не провалилась в унитаз?»
«Да все о’кей, просто меня немного тошнит. Ничего страшного».
«Эх, мать твою, опоздали на завтрак, – сказала она. – Ладно, нестрашно, можем поесть чего-нибудь в городе. Сейчас у нас есть деньги на какой-нибудь фэнси-ресторан».
Я встала и открыла дверь. Она снова была в джинсах и футболке, с большим белым пучком на макушке и в носке на одной ноге. От нее пахло яблоками. Девочка. Взрослые платят ей за то, что она их наказывает. Меня может и бесплатно, в память о добрых старых днях.
«Не пойду я ни в какой ресторан», – сказала я.
«Ммммм… Ладно… Хочешь, купим где-нибудь сэндвич?»
«Не хочу я никакого сэндвича. Хочу уже наконец…» Слова лежали у меня в голове, как раскаленные кусочки. Я боялась, что они сожгут мне горло, если станут вываливаться наружу.
«О’кей», – сказала она.
«Я думаю, мы сюда приехали из-за…»
«Знаю».
«Я хочу сказать, весь смысл этой поездки был в том…»
«Понимаю, Сара. О’кей».
«О’кей? Что о’кей?» – спросила я. Я пялилась на пол, на ее носок, на облупившийся серебряный лак на пальцах ее ног.
«Одевайся, – сказала она, – пошли».
Было бы обманом сказать, что я не наслаждалась этой нашей прогулкой. Вокруг звучал чужой язык, где-то звонили колокола чужого собора, туристы то и дело пересекали нашу траекторию. Но когда она вдруг побежала вперед, чтобы успеть перейти улицу, я вспомнила черноволосую Лейлу, которая бежит по середине моста в то прекрасное утро после выпускного. Я вспомнила, как мы когда-то ели снег со школьных ворот и рисовали «классики» разноцветными кусками мела на тротуаре перед нашим домом. Учитель биологии посыпал свой двор крысиным ядом и то и дело высовывался из окна посмотреть на нас, а мы прыгали по неправильным квадратам и номерам. Лейла заступала на линию, что было запрещено, а потом продолжала прыгать как ни в чем не бывало. А я молчала с чувством гордого морального превосходства. Вспомнила и тот выдуманный нами балет, в ее комнате под какую-то песню Дженет Джексон. Мы выскакивали на сцену – пестрый ковер посреди паркетного пола – и отсчитывали шаги, внимательно следя друг за другом, как будто все наше будущее зависит от этого танца. Потом, уже подростками, мы делали вид, что ничего этого не было. Я думала о таких – маленьких, глупых – воспоминаниях и поняла, что мы скоро доберемся до одной-единственной нити, которая продолжает нас связывать, – ее брата. Во время поездки я ни разу не спросила себя, что последует потом, была слишком поглощена тем, что представляла себе эти сцены, воображая взрослого Армина и себя в его глазах. Но сейчас я поняла, что и это пройдет, и что, когда мы наконец установим, что он действительно жив, а мы обе все время и так это знали, у нас больше не будет причин когда бы то ни было звонить друг другу. Между нами все закончилось еще на том острове, это я знала очень хорошо. Две задачи, которые она мне доверила после этого – похоронить Зекана и отвезти ее к Армину, – были лишь выражением уважения к нашей общей истории, а вовсе не доказательством дружбы.
Я смотрела на худую женщину с осветленными волосами и спрашивала себя, действительно ли это наш последний день, действительно ли такое возможно. После этого мы останемся без пропавших братьев и мертвых зайцев, придающих нам смысл. Мы наконец отделимся друг от друга, как две тяжелые тектонические плиты, которые всегда тяготели каждая к своей стороне планеты, хотя сами этого не осознавали. Они назывались одним континентом уже несколько тысячелетий.