Чтобы не умереть с голоду, снова угрожавшего им, парии и вайшьи на разных участках начали выжигать лес под пашню. Наломав в кустарнике сучьев, заменивших им плуг, они засеяли узкие полоски земли рисом, не орошая их, так, как делают самые бедные племена в джунглях Южной Индии.
В чаще девственного тропического леса возникла деревня.
Прошли месяцы.
И снова появились всадники. Они рассказывали о Суматре, большом острове посреди моря. Там собираются заложить каучуковые плантации. Каждый, кто захочет отправиться туда, немедленно получит пятьдесят анн.
Через несколько часов всадники выехали из деревни, а за ними потянулась длинная вереница мужчин, женщин и подростков.
Пандаб и Манахи тоже были здесь. И шли за всадниками на юг до самого моря.
Полные радужных надежд, они поднялись на корабль, ожидавший их у берега, — такой огромный, какого они еще никогда не видели. Здесь им встретились беженцы из Бирмы и из Аракана, которые тоже покинули родину в поисках лучшей жизни.
Белый человек собрал их всех и начал читать вслух по исписанной бумаге, которую называл контрактом. В нем говорилось о работе, о повиновении и о наказаниях. Каждому из них пришлось подойти и нарисовать на такой бумаге темной жидкостью свой знак.
Потом белый человек собрал все контракты, и корабль повез людей по морю к острову Суматра. Уже на следующий день они высадились на берег и оказались среди болот и непроходимых зарослей.
Здесь их разбили на группы и к каждой приставили надсмотрщика. Выдали ножи-паранги, чтобы расчищать кустарник и перерубать толстые лианы. Потом пришлось валить деревья, отсекать ветви от стволов, ломать корни, корчевать пни.
С помощью огня и пилы был расчищен участок, по краям которого им разрешили построить себе хижины из веток и пальмовых листьев.
За один день работы — так было написано в контракте, который прочитал им белый человек на корабле, — каждому причиталось полрупии, то есть восемь анн. Из них главный сахиб удерживал две анны налога. Еще четыре анны они должны были платить за одежду, которую им иногда выдавали, и, кроме того, пол-анны за точку паранга, тупившегося от работы.
На остающиеся полторы анны они могли покупать у управляющего рис и бетель. Но за ними числились еще и те пятьдесят анн, которые им выдали при вербовке, так что в течение первых четырех лет выходило не больше пол-анны в день на человека.
Женщины и дети выполняли такую же тяжелую работу, как и мужчины, но платили им вдвое меньше. Кроме того, они были обязаны бесплатно убирать жилища сахибов.
В лагере вспыхнула лихорадка. Большинство рабочих привыкло к горному климату, к сухим горячим ветрам на равнинных просторах. Они не переносили болотного зловония, укусов насекомых, давящей духоты джунглей.
Люди стали умирать.
Корабль привез новых переселенцев, живших раньше на берегах рек и в долинах провинции Андхра. Но скоро стихли и их жалобные стоны. Один за другим потянулись дни, заполненные изнурительным, беспросветным трудом. Обманутые люди молча переносили град проклятий и ударов, которыми осыпали их белые дьяволы.
Неподалеку от хижин управляющий выстроил из бревен и досок прочный дом; туда можно было ходить по вечерам и получать там табак и чаши с обжигающим горло напитком, издававшим резкий запах.
Надсмотрщики проводили здесь все вечера и, судя по громкому хохоту, веселились вовсю. Здесь в отдельном помещении сидели индийцы, отчаявшиеся в своей судьбе, и управляющий записывал в долг все, что они брали.
Многие из них продали душу новому дьяволу — опиуму.
Они втягивали через бамбуковую трубку сладковатый дым и через несколько минут уже корчились на полу во власти сладостных, распаляющих кровь видений, забывая свою жалкую участь.
Однажды на работе Пандаб увидел, как главный сахиб подошел к Манахи и оглядел ее тело и лицо, словно осматривал лошадь, которую собирался купить.
Она выронила лопату, попятилась. Долго, долго после ухода сахиба она не двигалась с места. Потом убежала в свою хижину. Пандаб, последовавший за нею, не добился от нее ответа.
А ночью она все рассказала ему сама. Растерявшийся Пандаб переспросил:
— Жить у него?
— Да.
— Тебе? Одной?
— Он так велел.
— Я убью его!
Она беспомощно взглянула на него.
— Мой заработок…
— Что, он не хочет отдавать?
Молчание.
И тут Пандаб понял, что им нельзя больше оставаться здесь.
2
Пандаб пробуждается от дремоты, которая свинцовой тяжестью легла на его веки после того, как зашла луна. Превозмогая усталость, он будит Манахи.
Горсть риса — вот весь их завтрак в это утро. Скатав одеяло, Манахи вешает сверток на бечевке через плечо и идет за Пандабом, прорубающим своим парангом путь в чаще.
Тяжелый клинок рассекает лианы и ветки.
К полудню они выбираются на большую дорогу, по которой не так давно шли на юг, к морю, вместе с сотнями других обманутых людей. Они проходят мимо полей, где работают мужчины и подростки, обмениваются приветствиями с встречными путниками, отдыхают в небольшой рощице.
К вечеру перед ними снова вырастает стена леса. На опушке стоят хижины переселенцев, такие же приземистые и чистенькие, какими их помнит Пандаб.
В дверях одной из них показывается человек с черной бородой.
— Привет тебе, Маркех! Дай нам поесть — мы голодны!
Чернобородый внимательно вглядывается и, всплеснув руками, восклицает:
— Пандаб! Ты?!
— Не пугайся!
— Разве вы не ушли тогда с чужеземцами? Или сахибы не сдержали слова?
— Богатство, которое нам обещали, — сплошной обман. Многие из тех, кого ты знаешь, умерли на этом острове. Другие еще живы, но ты никогда больше не увидишь их.
— А вы как сюда попали?
— Мы убежали, нас никто не заметил.
Чернобородый еще раз оглядывает Пандаба, потом Манахи. Качает головой и наконец произносит:
— Входите!
В хижине горит факел, при тусклом свете пожилая женщина растирает между двумя камнями зерна риса. Чернобородый говорит ей что-то на ухо. Она наполняет кашей из пузатого горшка две деревянные миски и ставит их на землю.
Насытившись, Манахи перебирается в угол к женщине, и они сидят там, перешептываясь. Чернобородый подсаживается к Пандабу и говорит ему:
— Значит, вы убежали? Ну, рассказывай!
Пандаб немногословен. Его повествование быстро подходит к концу.
— Мы прятались на острове, пока я не достал в лагере одеяло и немного риса. Паранг я тоже захватил с собой.
— Хороший нож! — заметил чернобородый.
— Когда стемнело, мы вышли на берег. Я знал, где хранятся лодки. Отвязал их все до одной и столкнул на воду. В последнюю мы сели сами и уплыли оттуда.
— Через море?
Пандаб усмехается.
— Разве я не был рыбаком? Мы плыли две ночи и один день, а потом еще целый день шли пешком. И вот мы здесь!
— Хотите остаться тут?
— Сможем ли мы прокормиться в этой деревне?
— Трудно сказать. После вашего ухода пришли новые переселенцы. Они заняли пустые хижины. Шли дожди, и урожай выдался хороший. В твоей хижине сейчас живет другой.
— Что ты мне посоветуешь?
Чернобородый молчит.
— Что я могу тебе посоветовать! — произносит он наконец. — Хижина принадлежит теперь этому человеку. Ты не можешь отнять у него жилье и его клочок земли, Он обрабатывал его.
— Но ведь нам тоже надо жить!
Чернобородый пожимает плечами.
— А стал бы ты опять работать на белых?
— Я готов на все, лишь бы нам как-то устроиться, — мрачно отвечает Пандаб.
— Пойдешь отсюда на восток, вокруг озера и дальше, пока снова не окажешься в больших лесах. Там найдешь место, где сахиб устраивает плантацию. Говорят, что она будет больше других и что там посадят деревья, дающие белый клейкий сок. Сахиб только недавно приехал и ищет рабочих. Так сказал глашатай.
— Глашатай?
— Он приезжал к озеру и спрашивал людей, не хотят ли они работать у белого. Но мало кто согласился, С теми немногими он отправился назад.
— А как мне разыскать плантацию?
— На том берегу спроси любого, где найти Джонсона-сахиба. Его всякий знает. Тебе сразу покажут дорогу.
— А для женщин там найдется работа?
— Думаю, что найдется.
Долгое молчание. Наконец Пандаб говорит:
— Ладно! Пусть попробуют теперь обмануть нас!
Саженцы бразильской гевеи, перевезенные из Кью на Цейлон, должны были послужить основой каучуковых плантаций в Юго-Восточной Азии.
В ботаническом саду Хенератгоды выросло тысяча девятьсот девятнадцать молодых гевей. Двадцать два деревца из этого количества были переданы в 1877 году ботаническим садам Сингапура и Перака.