Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

было ясно, не мучили никакие сомнения. Студенческие марксистские кружки, пафос революционной борьбы, баррикады на Пресне, арест, суд и ссылка в глушь енисейских просторов.

В глухой деревушке начались свидания с памятью. Дочь уральского мужицкого богача становится там вдохновительницей смелого побега. Теперь ожидает приезда матери. Вчера Новосильцев принес радостную весть. Доктор Пургин получил от нее из Кушвы телеграмму. Ольга Койранская исполнила обещание. Скоро она увидит дорогую мать и снова расстанется с ней. А какая жизнь будет за границей? Сохранит ли там прежнюю непреклонность продолжать работу в революционном подполье? У нее уже были разочарования в людях, с которыми была готова идти по любым тропам революционной борьбы. Уже сомневалась в своих силах. Разные сомнения рождались от споров, от противоречий товарищей по ссылке. Как легко все менялось, когда не было надежного плеча, на которое можно опереться в минуты растерянности. На баррикадах Пресни все было предельно ясно, шло сражение, и лилась кровь. В Сибири начался спад уверенности в правоте избранного революционного пути. Но сумела не потерять веры в партию большевиков. Тогда реже стали посещать сомнения, даже когда слышала об иных путях революционного свершения. Да, она не утеряла веры, что именно большевики способны добиться утверждения единства рабочего класса, и она член этой новой партии. И нужно ли ей спорить, что приблизит в России революцию? Террор? Единство рабочего класса? Крестьянские восстания? Голод от недородов или новая война?

Со вчерашнего вечера все тревоги отодвинулись в сторону. Телеграмма от матери заставила Ксению вновь почувствовать себя девочкой, готовой с опущенной головой выслушать горькие материнские упреки обо всем совершенном вне стен родительского дома.

Слушала Ксения музыку, иногда не хотелось отходить от окна. Березовая роща манила, звала со спокойными мыслями побродить по ее сугробам, залитым светом полной луны.

– Знаете, о чем сейчас думаю, Ксения Власовна? – спросил Новосильцев. – Думаю, что без вас мне станет тревожно. Да, именно, тревожно! До вашего появления в доме жил ясно и продуманно. Была у меня эгоистичная цель жить только для себя, ни о ком не заботясь и ни о ком не утруждать себя думами и беспокойством. Но после вашего отъезда непременно буду думать о вашей судьбе, – разговаривая, Новосильцев не прерывал игры. – Вы так молоды. Уверен, что даже не сознаете, что по жизни вас ведет не разум, а слепая восторженность молодости. Вот стремитесь за границу, не задумываясь, что вас ожидает. Забываете о главном, что русским для жизни на чужбине нужны запахи полыни и дыма смолистых костров. Любите Урал? Выросли среди прекрасной, но суровой природы. За границей вас обступит и сожмет пустота одиночества, от которого сумели убежать из Сибири, а куда убежите за границей? Может быть, лучше, пока не поздно, поступить, как те ваши два товарища в начале побега?

– Признать покорность царизму? Никогда!

Новосильцев перестал играть. Зажег на столе свечи, взглянув на Ксению, сказал:

– Упрямства в вас предостаточно!

– Неужели, Вадим Николаевич, считаете мою решительность только упрямством? Конечно, у вас могло сложиться обо мне такое мнение. За дни, прожитые в вашем доме, вы были невольным свидетелем моих различных настроений и даже слез. Да, нервы у меня сдали. Разве с вами такого не случается? Уверяю вас, что вступила в партию не под влиянием временного революционного кликушества, не ради ореола ложного мученичества из-за любви к угнетенному русскому народу. Буду продолжать идти по выбранному пути! Стала большевичкой на баррикадах Пресни, отказаться от продолжения борьбы может заставить только смерть!

– Продолжать борьбу будете? В этом не сомневаюсь. И воли у вас тоже хватит. Для этого могучая заявка – побег и ваша убежденность, что революцию даст России рабочий класс. Вы сами сказали мне, что партия большевиков слишком молода. Уверены ли вы, что она сможет стать монолитной?

– Да, уверена.

– Уверены ли до конца, что партия поверит в вашу искренность, несмотря на вашу принадлежность к классу, с которым она поведет самую ожесточенную борьбу?

– Уверена! Мне нужно будет доказать свою верность партии, а сделать это у меня будет возможность. Я сумею влиться в ее единство, к которому призывает Ленин.

– Ленин? Он же Владимир Ульянов? О нем, Ксения Власовна, я узнал на поле боя под Мукденом, от смертельно раненного фельдшера, передавшего мне нелегальное издание книги Ленина «Что такое друзья народа».

– Вы не представляете, Вадим Николаевич, как рабочая Россия верит слову Ленина!

– Возможно. И даже согласен, что ему можно верить. Переданную мне фельдшером книгу я прочел. Не удивлен, что Ленину верят. У него все ясно. Но я знаю, Ксения Власовна, ибо не отупел от дворянства, знаю, что именно сейчас в России развилась масса всяких революционных кумиров. Все сословия страны хотят кому-то верить, создать для себя земных божков для обожания. Даже я среди сопок Манчжурии верил, что Куропаткин даст русской армии возможность подарить России победу над японцами. Сановный Петербург верит сегодня, что Россию спасет от бунтующей черни господин Столыпин, а помещики от страха перед его замыслами о реформах теплят лампады перед святителями. Они боятся Столыпина, боятся несмотря на то, что ему верит император. Уральские интеллигенты не знают, от кого замирать в революционном восторге. Сегодня превозносят социал-революционеров, а завтра – кадетов, и, боязливо озираясь по сторонам, все те же не хотят отказаться от Плеханова. Разве неправду говорю?

– Сами во что верите? В дворцовый переворот?

– Не предполагал, что кажусь вам таким ограниченным. На полях Манчжурии я перестал быть монархистом, убедившись на многих реальных примерах, что настоящее знатное окружение царя живет единственным стремлением обворовывать страну и даже самого обожаемого монарха. Моя озлобленность, Ксения Власовна, не позволяет мне сотворить кумира. Не могу обрести личность для кумира, ибо таковой в стране в данный момент и в помине нет. Нет человека, способного примирить в стране бедных и богатых. Способного твердым словом погасить в русском народе классовую ненависть. Злость моя от моих несбывшихся стремлений. Но представьте себе, что у меня есть заветное желание!

– Какое?

– Желание, чтобы революция в России была после моей смерти. Мне наплевать, что она лишит меня всех привилегий и прав собственника. Не переживу другое, когда она как дворянина лишит меня прав быть частицей русского народа из-за того, что на мою шею наследственность вместе с нательным крестом повесила ярлык крепостника, ношенный до меня предками. Ибо слишком неистребима ненависть у рабочих и крестьян к потомкам вековых душителей.

– Какая нелепость! Рассуждаете так из-за политической безграмотности.

– Да, в этом я, пожалуй, безграмотен, но все же уяснил из всего происходящего в стране, что империя одержима модным поветрием