Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

предрешения грядущих потрясений. Все сословия хотят несбыточных и удобных для них изменений в государственном строе. Это способствует нарождению новых и новых политических течений. А ловкие политические дельцы торопятся под шумок революционных мечтаний нажить для себя политический капитал. Самое отвратительное в этом политическом хаосе, что свою несостоятельность в потрясении основ империи все политические бонзы прикрывают жертвенной любовью к народу. Бесит меня эта беспринципная ложь. Разномастные политиканы даже не утруждают себя распознанием чаяний народа, а просто навязывают ему свои рецепты и мнят себя благодетелями. – Пройдясь молча по комнате, Новосильцев продолжал: – Ксения Власовна, революция – это обильная кровь. Пятый год тому подтверждение. Революция – сражение классовой ненависти. Какая партия способна со всей ответственностью внушать миллионам России в себя веру и указать путь к новой жизни?

– Марксистская партия нового типа.

– Надеетесь, что народ ей поверит?

– Поверит. Ибо в партии большевиков будет единство, спаянное волей мужества. Вчера мы говорили с вами об учении Маркса. И я вновь утверждаю, что воплощение в жизнь теории его учения возможно только в России вдохновенным бесстрашием ее рабочего класса.

– А я повторяю, что революция – ураган классовой ненависти. Вспомните, как пишет Гоголь о птице-тройке. Отпустите вожжи, и она все разнесет в щепки. У кого хватит силы остановить и сдержать гениальные и бредовые замыслы России, освобожденной от монархии? Не забывайте, не надейтесь, что обреченные классы собственников дешево уступят свои права и с христианским смирением выполнят смертельный для них приговор революции. Нет, Ксения Власовна, они будут цепляться за отнимаемое. От этого будет литься кровь, развенчивая легенду, что русский народ все творит от широкого плеча. Он не станет копировать французскую революцию. Наша революция будет страшной разрушительной силой, ибо рушиться будет не только царизм, а вековые обычаи и устои народов, населяющих страну. Вот почему не хочу революции при своей жизни. Пусть обломки империи приплюснут холмик моей могилы. Не хочу быть заколотым штыком в руках собрата с ярлыком принадлежности к классу рабочих и крестьян. Но в одном с вами согласен – Россия жить по-прежнему больше не может. Решать судьбу России должны сообща все классы.

– Это, Вадим Николаевич, решит только рабочий класс.

– Упаси бог! Зачем отнимаете у меня надежду на исполнение заветного желания?

Новосильцев сел к роялю. Прозвучали аккорды зачина Первого концерта для фортепиано с оркестром Петра Ильича Чайковского. Набат величественных звуков остановил Ксению возле свечей. Пробегали по ее телу мурашки озноба. Лицо стало бледным, на голове белел тонкий шнурок прямого пробора в волосах…

Глава IX

1

В горницу Анны Кустовой проникал сизый свет пасмурного мартовского утра. От оттепели на воле и от тепла в избе узоры инея на стеклах окон в подтеках.

Хозяйка и Лукерья Простова пили чай, когда у ворот заимки, звеня бубенцами, остановилась тройка.

– Кого это принесло? – спросила Анна.

Простова подошла к окну, выглянула и отшатнулась от него.

– Чего напугалась?

– Никак, муженек прикатил.

– Давно пора. Все-таки законный.

Простова растерянная вернулась к столу.

– Чего испугалась? Гость нежданный да и не больно желанный. Разволновалась. Садись и допивай чай.

Простова покорно села к столу. Отпила глоток из стакана. Снова встала, посмотрела в окно, накинула на плечи пуховый платок, туго завернула в него плечи и села в угол дивана.

Смеясь, в горницу пришла бабушка Семеновна.

– С чего развеселилась? – спросила вошедшую Анна.

– И не спрашивай! Гостя нам привезла Туфелька. Гляди, какой самородок.

В дверях показался Григорий Простое в синей поддевке, с оторванным правым рукавом и порванным воротом. На ногах купца полосатые шерстяные чулки. Лицо в ссадинах. Правый глаз завязан цветным платком, а рассеченная нижняя губа, посинев, припухла. Войдя в шапке, купец, не сняв ее, уставился на жену.

– Так, стало быть, вот где скрадываешься от семейного счастья?

– Шапку скинь, – услышав окрик Кустовой, купец поспешно снял шапку, пробормотал что-то невнятное. Оглядев гостя, Анна улыбнулась. – Что и говорить! Эдакий гостенек у меня в избе впервые. Шагай к столу и садись!

Купец сел к столу и тяжело вздохнул. Вошла Клава-Туфелька, низкорослая, коренастая женщина в распахнутом овчинном полушубке. На ее левой руке перевязаны пальцы тряпицей.

– Привезла.

– Вижу, что привезла. Наливай себе и гостю чаю. Поди, есть что порассказать?

– Найдется!

Скинув полушубок, Клава налила себе и купцу. Взяла с тарелки обливную шаньгу и стала есть. Анна похлопала по плечу Семеновну:

– А ты чего стоишь? Садись, послушай Клавин рассказ.

– Недосуг мне. Без рассказу все ясно от купецкого обличил. – Семеновна, вновь засмеявшись, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Клава, запив чаем шаньгу, заговорила:

– Извиняй, Анна Петровна, только стакашник допью и все доложу по порядку.

– Не торопись, бабонька, времени у нас много. Ешь и пей досыта.

Потягиваясь, в горницу вошла кошка, пободав ноги хозяйки, вспрыгнула ей на колени и легла на них. Допив стакан, Клава налила себе второй и, взглянув на хозяйку с улыбкой, вытерла ладонью замасленный шаньгой рот.

– Стало быть, позавчерась поутру купец на прииск прикатил. Перво-наперво стал меня хайлать.

– А Пимен где?

– На прииске. Третий день хворает. Отлеживается от застуды, не вставая. Кричит купец на меня и все время норовит в нос кулаком ткнуть. «Я, говорит, здеся хозяин. Вон, говорит, отселева». Пимена всяко обсказывал. Сторожу, старику плюх навешал.

– А ты чего?

– Ну, знамо дело, кипела нутром, но отмалчиваясь, терпела. Нахайлавшись, купец пошел со своим ямщиком прииск глядеть. Все ли на месте. Не унесли ли мы пески с золотом из-под сугробов.

– Кто же тогда ему эту роспись на лик навел?

– Выходит, что я, Анна Петровна.

– Замолчи! – хрипло оборвал Клаву купец.

– Ну нет! Ежели там не молчала, так здеся все выскажу.

– Сказывай, Клава!

– Значит, далее так обернулось: воротился купец с обходу, велел мне самоварчик согреть. Согрела. За ним они с ямщиком распили две бутылки казенной под всякую закусь. Охмелел здорово, и давай от меня да от Пимена выпытывать, кто мы такие из себя на прииске. Мы отмалчивались. Потом стал меня спрашивать, не знаю ли, где его супруга обретается. Ее всякими словами обвеличал. Я слушаю его брань, а сама печь топлю. Хайлал он хайлал, да вдруг стянул с ноги пим и кинул в меня. И это стерпела, потому обуток в мягкость мне угодил. Вдруг слышу, он меня стервой окрестил. Тут во мне вся родная Тула вспыхнула в крови. Схватила его за рукав и напрочь его оторвала. В ответ он меня в грудь ткнул, а я его за ворот тряхнула, к окошку приволокла, да сгоряча не