— Не волнуйся, — ответил подросток, зевая, — на этот раз у нас ничего не вышло, но зато от души повеселились.
— Да уж, конечно! — с яростью произнесла Анжелика. — Ты словно белка. Ничего не можешь довести до конца. Тебе даже наплевать, что мы вернемся в Монтелу, словно жалкие неудачники. Отец тебя не взгреет, ведь он умер, но представь, что будет со всеми остальными!
— Не беспокойся так за них, — повторил Николя в полудреме, — у них толстая кожа.
Через несколько мгновений он уже громко храпел.
Анжелика подумала, что волнение не даст ей заснуть, однако мало-помалу далекий голос монаха Ансельма, отчитывающего послушников, смолк, и девочка погрузилась в сон.
Она проснулась оттого, что в сене ей стало жарко. Дети по-прежнему спали, и в риге раздавалось их размеренное посапывание.
«Пойду подышу свежим воздухом», — решила она.
Анжелика на ощупь отыскала дверь в маленький коридор, ведущий в кухню. Стоило ее приоткрыть, как до ее ушей донеслись громкий шум голосов и взрывы дружного смеха. Огонь в камине продолжал свой танец. Похоже, в вотчине брата Ансельма собралась целая компания.
Девочка встала на пороге.
Она разглядела десяток монахов, расположившихся вокруг стола, на котором были расставлены тарелки и оловянные кувшины. На блюдах громоздились обглоданные куриные кости. Запах вина и жареного мяса смешивался с приятным ароматом из бутылки с настойкой, которой были наполнены стаканы всех гостей. Три свеженькие крестьяночки, одетые как горничные, пировали вместе со всеми. Две из них весело смеялись и, казалось, были совершенно пьяны. Третья, более скромная, отбивалась от шаловливых рук брата Тома, который пытался ее обнять.
— Идем, идем, милашка, — говорил толстый монах, — не надо строить из себя недотрогу, как твоя августейшая хозяйка. Можешь быть уверена, что в этот час она уж точно перестала обсуждать греческую философию с отцом настоятелем. Так ты рискуешь остаться единственной, кто не будет развлекаться в аббатстве в эту ночь.
Служанка бросала вокруг себя затравленные и смущенные взгляды. Вне всякого сомнения, она была не такой непреклонной, какой хотела казаться, однако красная морда брата Тома ее явно не воодушевляла.
Один из монахов, видимо, понял, в чем дело, и, стремительно вскочив со стула, нежно положил руку ей на талию.
— Ради святого Бернара, покровителя нашего монастыря! — воскликнул он. — Эта малышка слишком худенькая для такой огромной свиньи, как ты. Ну что? — спросил он, коснувшись пальцами подбородочка строптивицы. — Разве мои прекрасные глаза не извиняют отсутствие волос? К тому же, знаешь, я был солдатом, так что умею развлекать девчонок.
Действительно, у него были черные веселые глаза и хитрое лицо. Горничная, наконец, соизволила улыбнуться. Брат Тома тут же затеял драку, взбешенный тем, что остался в одиночестве. Один из оловянных кувшинов полетел на пол, женщины стали кричать. И тут кто-то воскликнул:
— Смотрите! Посмотрите туда!.. Ангел!..
Все повернулись к двери, на пороге которой стояла Анжелика. Она не отпрянула, поскольку была не робкого десятка. Ей часто приходилось бывать на крестьянских пирушках, чтобы не бояться громких голосов и возбуждения, этих неизбежных спутников возлияний. Но что-то здесь было не так. Вся эта сцена абсолютно не вязалась с прекрасным видением, открывшимся с обрыва, когда аббатство показалось ей в золотом вечернем свете приютом спокойствия и мира.
— Это та девочка, что потерялась в лесу, — объяснил брат Ансельм.
— Единственная девочка из целой банды мальчишек, — добавил брат Тома. — Многообещающе. Может, ей понравится наше веселье? Иди сюда, выпей, — позвал он, протягивая девочке стаканчик с настойкой, — это вкусно, сладко. Мы сами готовим его в огромных перегонных кубах из болотного дягиля.
Анжелика повиновалась скорее из любопытства, чем от желания отведать лакомство. Ей давно хотелось попробовать целебный напиток, о котором столько слышала, и который вдобавок носил ее имя. Золотисто-зеленая жидкость показалась ей вкусной: одновременно крепкой и бархатистой, и когда она пила, по телу разливалось приятное тепло.
— Браво! — завопил брат Тома. — Да ты не дура выпить!
Он посадил ее к себе на колени. Его дыхание, источавшее винные пары, вонь от его грубой монашеской рясы вызывали у Анжелики отвращение, но алкоголь, который она только что выпила, совершенно оглушил ее. Тома похлопывал девочку по коленкам отеческим жестом:
— Она такая миленькая, эта малышка!
От дверей раздался громкий голос:
— Брат мой, оставьте этого ребенка.
Стоящий на пороке монах в белом, лицо которого было скрыто капюшоном, а руки — в широких рукавах его рясы, походил на призрака.
— А вот и наш брюзга! — проворчал брат Тома. — Мы не просили присоединяться к нам, брат Жан, ведь вкусная еда вас не прельщает. Так дайте, по крайней мере, остальным спокойно веселиться. Вы пока что не отец настоятель.
— Я пришел не за этим, — ответил монах дрогнувшим голосом. — Вы всего лишь должны оставить в покое ребенка. Это дочь барона де Сансе. Будет не очень хорошо, если она станет жаловаться на ваши нравы, вместо того чтобы хвалить гостеприимство.
На мгновение воцарилось удивленное и смущенное молчание. Брат Тома резко отдернул руки.
— Пойдемте, дитя мое, — произнес монах твердым голосом.
Анжелика машинально последовала за ним. Они прошли через двор.
Подняв глаза, девочка увидела над монастырем звездное небо необыкновенной чистоты. Следуя за своим поводырем, она, в конце концов, оказалась в просторной внутренней галерее с аркадой, напротив которой виднелись двери.
— Входите же, — сказал брат Жан, открывая одну из деревянных дверей с маленьким окошечком посредине. — Это моя келья. Здесь можно спокойно отдохнуть в ожидании утра.
Это была очень маленькая комната с голыми стенами, украшенными лишь распятием и изображением Девы Марии. В углу стояла низкая кровать, которая скорее напоминала просто доску, с простыней из грубой ткани и одеялом. Перед распятием находилась деревянная скамеечка для молитвы и полка, заваленная требниками. В комнате царила приятная свежесть, которая, должно быть, превращалась зимой в лютый холод. На полукруглом окошке был только один ставень, открытый настежь в этот вечер. Дыхание спящего леса, пахнущее мхом и грибами, проникало в комнату. Слева ступенька вела к нише, где горел ночник. Пюпитр был весь загроможден пергаментами и стаканчиками с красками.
Монах указал Анжелике на свою кровать.
— Ложитесь и спите спокойно, мое дитя. Что до меня, то я продолжу свой труд.