— Браконьерство карается смертью, — сказал человек с двумя саблями на поясе и коваными эполетами на плечах.
Отец подался вперед, невзирая на сдерживавших его солдат, с ненавистью вгляделся в загорелое, испещренное морщинами лицо офицера. От этого его порыва Милли сделалось еще страшнее: ей казалось, что если они будут стоять смирно и молчать, солдаты отпустят их с миром. Может, заберут небольшие сбережения, которые мать хранит под сундуком в гостиной. Но деньги можно заработать — а вот родителей уже не вернуть.
— Кто сказал, что этот лес — ваш? — вспылил отец. — Мы живем здесь больше десяти лет, и никто не говорил, что…
Когда-то он принял решение, что лучше жить вдали от цивилизации, чем прозябать в нищете, и до сих пор оно казалось ему верным. Отец не учел одного — в дикой природе выживает сильнейший. И он же забирает все.
— Десять лет они кормятся с королевской руки, — ответил офицер, не отводя взгляда, — и не заплатили ни монеты нашему общему благодетелю. Королю принадлежат пески, леса и пустыни. Только автократоры заслужили право на независимость — деньгами и кровью. А вы кто такие? Вы живете на чужой земле.
Милли и не догадывалась, что отец знает столько бранных слов. Самые грязные, изощренные ругательства градом сыпались с его уст. Офицер выслушал его с каменным лицом. Потом вздохнул, обнажил саблю, и, не глядя, рубанул отца Милли по груди. Единственным звуком, сопровождавшим кончину главы семейства, был глухой стук упавшего тела. Под ним растеклась темная лужа крови.
'Папа, почему?' — в голове Милли вертелся вопрос, ответа на который она уже не получит. У нее судорогой свело горло. Ее мать запричитала, заголосила, но солдат с ярко-рыжей шевелюрой не позволил женщине рухнуть на колени подле тела убитого.
— Позабавитесь с ней? — спросил рыжий у офицера.
Тот критически оглядел женщину. Поджал губы.
— Нет, она слишком стара.
Рыжий понимающе кивнул и, более ничего не спрашивая, всадил кинжал женщине между лопаток. Мать конвульсивно дернулась, в ее горле что-то заклекотало, глаза закатились под веки, и спустя несколько секунд она растянулась на земле рядом с мужем. Общая могила, подумалось Милли, в таких хоронили чумных. Сбрасывали в яму, а потом поджигали…
— Сколько тебе лет? — спросил ее офицер. Со временем его лицо стерлось из памяти, но лев на его нашивке, символ власти короля, да будет его правление долгим и справедливым, — лев с черным языком, обвившим рукоятку черного меча, — Милли возненавидела его на всю жизнь. — Имя?
— Ей тринадцать, — отозвался тот, что убил ее мать. Он пнул в живот мертвое тело женщины. — Узнал у вот этой леди. Выглядит младше, да? Зовут Миллисент.
— Раздень ее, — велел офицер.
Милли попыталась вырваться, но сильные руки держали крепко, а солдаты не церемонились: они просто разорвали ей платье до бедер, пустив в ход кинжалы. Они могли делать с ней все что захотят, а у нее не было возможности им помешать. Чем она провинилась перед богами? Осознание приходило медленно, толчками — Милли осталась одна на белом свете, эти люди превращали ее жизнь в ад.
— Обыщите дом, заберите все, что покажется ценным, — распорядился офицер, скользя взглядом по телу Милли. — А затем подожгите.
Трое солдат кивнули и бросились выполнять поручение. Ступеньки жалобно скрипели под их ногами, когда они по очереди поднимались в дом. Подул холодный ветер, и Милли невольно съежилась — внутри и снаружи. Офицер все смотрел и смотрел: пощупал грудь, проверил зубы и дотронулся до волос. Потом он взял ее за плечи с вполне очевидным намерением и велел воину, заломившему руки Милли, отойти в сторонку.
Красная пелена застлала ей глаза. Она совершила ту же ошибку, что и отец, она плюнула в лицо судьбе, выкрикивая ругательства. Милли прокляла офицера и всех, кто был с ним когда-то связан, она пожелала ему захлебнуться дерьмом и провонять так, что ни один гробовщик его не отмоет. И на твоих похоронах, кричала девочка, люди будут отворачиваться от твоего смердящего гроба, даже твои родные и близкие, если они у тебя есть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Офицер ударил Милли тыльной стороной ладони. Она слизнула кровь, но не закрыла рта. Он ударил ее еще раз, сильнее, перед глазами поплыли темные круги, но девочка все проклинала, кричала… пока туман, обвивая стволы деревьев своими прозрачными пальцами, не затопил лес. Милли явственно ощутила запах горящего дерева и обернулась. Из окон валил густой дым, трое солдат, кашляя и толкаясь, выбрались на крыльцо.
Что-то блестящее мелькнуло над головой Милли, и серебристая сеть спикировала на офицера, спеленав его с ног до головы. Сзади послышались удивленные возгласы солдат. Сеть сжималась, уменьшаясь в размерах, врезаясь в мягкую плоть: с влажным хлопком глаза офицера лопнули, во все стороны брызнула кровь. Милли отшатнулась от этого зрелища, в ужасе закрыла лицо руками. За ее спиной что есть мочи вопили солдаты, пока тонкая нить рвала их тела на куски. Пожалуйста, не убивайте нас, кричали они. Пожалуйста, пощадите.
Потом все стихло. Хищная птица закричала в вышине, ее крылья со свистом рассекли воздух. Милли отняла руки от лица. Земля, клумбы и крыльцо были забрызганы кровью, офицер и его подчиненные превратились в бесформенные мешки плоти, перетянутой сетями, в которых нельзя было узнать людей. Стены дома лизали алые языки пламени, и в его зловещем свете к ней вышла девушка, в которой Милли, не колеблясь ни секунды, признала виновницу торжества.
— И пусть раскроются в твоей душе цветы зла, — сказала незнакомка, улыбаясь.
Ее белокурые пряди ниспадали на плечи, а в правом рукаве, приковавшем взгляд Милли, скрывалась ядовитая гадюка. Она укусит каждого, кто посмеет вызвать недовольство колдуньи, решила Милли. Колени девочки невольно подогнулись.
— Не бойся, — сказала ведьма, перехватив ее взгляд. — В этом мире нет ничего страшнее людей. — Она закатала рукав — змея оказалась рукой, лишенной костей, и, похоже, ведьма не могла контролировать ее подергивания. — Я спасла твою честь и жизнь. Отныне ты принадлежишь мне, как я когда-то принадлежала своему отцу.
Милли поняла еще тогда — дело не в том, что Лайя-Элейна подоспела как раз вовремя, чтобы уберечь ее от насилия. Нет, колдунья пришла сюда загодя и стояла в тени деревьев в ожидании удобного момента. Она не спасла родителей девочки не потому, что не успела среагировать. Лайя-Элейна первоначально хотела сохранить жизнь ей одной. Лишенной дома и близких людей, Милли ничего не оставалось, как последовать за своей благодетельницей.
Все чувства Милли сплелись в один клубок ненависти, шипящий и истекающий ядом. Затем он лопнул, как перезревший плод. Осталось лишь смирение… и бесконечная признательность.
— Я сделаю все, что ты скажешь, — дрожащим голосом прошептала она.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Нет, нет. — Лайя-Элейна нежно взяла Милли за руку. Переплела пальцы, словно они были любовницами — или собирались ими стать. — Слов недостаточно.
Ритуал, последовавший за этим, навеки соединил их судьбы. Лайя-Элейна носила знак верности на левой руке, Миллисент пришлось выжечь его в своем сердце. Но эти различия не имели значения: клятва была равноценной.
Ведьма взяла у нее душу, ведьма вручила ей свою.
Глава 14
— Запомни эту боль. Пусть она будет тебе уроком.
По сигналу мастера два ульцескора, стоявшие позади Ланна, привели в действие механизм. Веревка натянулась, как струна, его руки, связанные в запястьях, устремились ввысь. Он стиснул зубы и сумел не взвыть от боли, когда плечевые кости едва не выскочили из суставов. Под ногами образовалась пустота, и Ланн качался на веревке, подвешенный за руки, но в его глазах не промелькнуло и тени раскаяния. Он не знал, какой урок должен был извлечь из предстоящей пытки, — возможно, ему следовало спросить об этом Анцеля.
Алия-Аллор сидела в кресле слева от помоста, сцепив руки на коленях. Она здесь, чтобы привести его в чувство, если Ланн, не выдержав муки, вздумает потерять сознание. Боль не должна была лишить его возможности мыслить: мастер собирался небольшими порциями давать Ланну это 'лекарство', постепенно увеличивая дозу.