Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

награды и вечно ходил на грани увольнения. Оставался тем, кого ученики потом зовут «главным влиянием в моей жизни», или «единственным в той школе, кто умел войти в контакт с детьми», или еще какой гиперболой. Он возил учеников не только в КАПА в тот стародавний раз, но и по всему миру, открывал возможности, о которых они и не мечтали, расширял горизонты, учил верить в себя и тому подобное. И все это говорилось в статье, которую Дэвид будто считал не одной из возможных версий, возможно, непознаваемой реальности, а просто окном в жизнь человека, кого он почти не знал, но чье прошлое волшебным образом соприкоснулось с его, – другими словами, кого-то священного. Карен знала, что Дэвид всегда считал отмену «Кандида» доказательством лицемерия – или, как выразился Мартин, «чопорности» – этого «городка», что Дэвид и Карен зовут домом. А еще Карен предполагала, что отмена «Кандида» сыграла свою роль – наряду с Беккетом и Северо-Западным университетом – и в нынешнем самовосприятии Дэвида: театральный бунтарь, гордый тем, как мучает заплативших за билет зрителей. Дорогу ему проложил Мартин, а статья наверняка кажется доказательством, будто мир сошел с ума и теперь вознаграждаются те, кто врет из мести, а учитель и творец-правдоруб гибнет.

– Ты что, не веришь, что он спал с ученицами? – наконец спросила Карен. Она поняла, что ей больше нечего сказать такого, что не разорвет черствый непотрясаемый костюм, каким-то чудом еще не слетевший, не разорвет просто-таки в клочья. В такие моменты самая полезная техника – задать вопрос другому. Не наводящий, но, признаем, вопрос Карен был с неким уклоном. Могу только сказать, что во всем зале появился уклон. Я с трудом могла усидеть на барном стуле. Я с трудом пыталась остаться старой доброй подругой Дэвида.

– Да я уверен, что он с ними спал. Уверен, что они спали с ним. И знали, что делают! Мы же знали, что делаем. Помнишь, какими мы были?

– Мы были детьми, – аккуратно ответила Карен, словно это с Дэвидом надо обращаться бережно, словно это Дэвида может травмировать разговор. Но, несмотря на все предосторожности, она его, видимо, все-таки задела.

Дэвид насмешливо фыркнул.

– Мы никогда не были детьми, – сказал он.

Внимательный читатель может удивиться: «А что случилось с Мануэлем? Раскроет ли Карен нам его судьбу?» Я и сама задумалась. Прочитав книгу Сары, сколько успела прочитать перед встречей с ней в книжном магазине «Скайлайт», я достала из шкафа фотоальбомы старшей школы. Да, дорогой читатель, я их сохранила. Они были хорошо сделаны, эти альбомы. Назывались они «В центре внимания!». С восклицательным знаком. Не без бережности я листала те жесткие глянцевые страницы. Немного подписей украшают форзац. А какие украшают – не раскрывают ничего неожиданного. Нет такого автора с цветной ручкой, кто не нашел владелицу альбома «милой девушкой», «такой хорошей!», просто-таки обреченной на «прекрасное будущее». Перевернем страницу, пропустим фронтиспис, где оглядывается через плечо не кто иной, как Дэвид собственной персоной, еще с волосами и во френче как у Мао. Пропустим с екнувшим сердцем страницу «Администрация»: эти секретарши заботились о тебе лучше, чем родная мать. Пропустим «Танцы» и «Музыку (инструментальную и вокальную)», пропустим «Зимний балет» и «Джазовый ансамбль покоряет Манхэттен!». Здесь гвоздь программы – «Театр». Он не только идет последним, но и занимает больше всего страниц. Рассмотрим же все: четыре класса актеров каждый год, четыре курса, но еще есть немалая вероятность, что в ДНК «Мануэля» занесло хромосомы с другого отделения. Мы ищем его судьбу в его разных происхождениях – поскольку, хоть не скажу, что Мануэля нет вообще, я гарантирую, что нет одного Мануэля. Из очевидных прообразов мне известны три.

Первый Мануэль – ученик Театрального, «латиноамериканец», как указано в его анкете, без заметного таланта. К. играл не лучше, чем танцевал, пел не лучше, чем забивал гвозди. У него даже не получалось клеить перья на шляпу. Что он вообще там делал? Не мне искать ответ, но это в любом случае загадка. К. проучился с нами все четыре года. Ушел так же, как пришел, – незаметно. Так и не поднялся к вершинам, но и не пропал раньше времени. Хотя в школе у него не было ни девушки, ни парня, он, насколько я слышала, женился, открыл свое дело, завел пару детей и поживает неплохо.

Второй Мануэль – с Вокальной музыки, тоже «латиноамериканец», как указано в анкете, и его вы можете знать, если слушаете оперу. Это одна из главных историй успеха нашей школы, и его голос, как и на тех удивительных пробах Мануэля, поистине призвал сонмы ангелов. В школе его ориентация оставалась неизвестной, но он точно гей. Правда, талант П. раскрылся не у нас, а еще за много лет до школы, в детстве. И он не был протеже или кем-то больше мистера Кингсли. П. – это гордость Отделения вокала, и он так прочно вошел в профессиональную оперу уже с тринадцати лет, что ему и в голову не приходило прослушиваться на школьный спектакль. После нашей школы его ждали Истменовская школа музыки и заоблачная карьера. Однажды, еще в Нью-Йорке, я видела его вживую, в роли Шарплесса в «Мадам Баттерфляй». Недолго потешила себя мыслью подождать его у сцены в компании других очарованных с букетами в руках. Но нас с ним ничего не связывало. Я знала о нем, он в жизни не слышал обо мне. Я передумала и поехала домой.

Третий Мануэль – не человек, а наблюдение. Разве главная черта его персонажа – не особые отношения с мистером Кингсли? Разве не эти отношения так разозлили Сару, что она наносит невыразимую рану в качестве странной мести?

Еще внимательный читатель может задуматься: а откуда Карен знает о странной мести Сары? Опять же, я задумалась и сама. Я видела то, чего не понимала тогда? Я знала то, что почему-то забыла? Ответ на первый вопрос – сомнительно. На второй – не может быть. Я ничего не забываю. Но воссоздание освещения, декораций и заднего плана в книге Сары настолько совпадает с моими воспоминаниями, что я виню только себя, если действие кажется незнакомым. С какой убедительной силой она перенесла меня в костюмерную с теми перегруженными вешалками, наспех разделенными табличками из мятых картонок. Утюг, гладильная доска, шляпы на полу. Да, все точно. Все именно так. Как тут не задуматься, что и все незнакомое – тоже правда, просто я сама не заметила. Но нет: никто не исчезал из нашего класса без всяких объяснений – только я. И ни у кого не было особых – даже слишком особых, даже таких особых, что пробудили