Однако художественный инструментарий Достоевского, как мы видели, не устраивает Саррот, кажется ей устаревшим, как и весь классический роман. Здесь пути Достоевского и Саррот расходятся: Достоевский стремится проиллюстрировать «подпольные» движения через действия и внешнюю речь, не отказываясь при этом от традиционных атрибутов романа: объективного, «всезнающего» рассказчика, персонажа-характера, сюжета. Саррот же, отрицая все указанные составляющие романного жанра, сосредотачивается на обезличенной передаче субъективного психического опыта через особого рода художественный язык, метафористически воспроизводящий стихию «тропизмов».
Исходя из своих философско-эстетических представлений, автор «Тропизмов» сводит «подпольного человека» Достоевского к универсальному архетипическому бессознательному, абстрагируясь от личностного, духовного, социального, моделируя «сторону Саррот» в творчестве русского писателя.
С одной стороны, подобная трактовка творчества Достоевского, конечно же, схематизирует его художественную систему, подстраивает ее под эстетические взгляды французской писательницы. С другой — позволяет говорить о глубине постижения Достоевским человеческой психики и выявляет степень его причастности к более актуальному литературному процессу.
Глава пятая
МЕЖДУ ЗАПАДОМ И ВОСТОКОМ[267]
Одна из малоизвестных, но чрезвычайно важных работ о Достоевском, вышедших во Франции уже в новом тысячелетии, — книга Мишеля Кадо «Достоевский из века в век, или Россия между Востоком и Западом»[268]. Она заслуживает внимания хотя бы потому, что ее автор — ведущий французский специалист по взаимосвязям русской и европейской литератур[269]. Заслуженный профессор Université Paris III — Sorbonne Nouvelle, президент Французского общества всеобщей литературы и сравнительного литературоведения (Société française de littérature générale et comparée, 1971–1973, 1979–1981), президент Международного общества Достоевского в 1986–1989 годы, Кадо известен также как переводчик с немецкого, русского и украинского языков.
В книгу «Достоевский из века в век, или Россия между Востоком и Западом» вошли переработанные статьи Кадо, написанные на протяжении более чем двадцати лет. Первая из трех частей книги представляет собой определенный срез творчества писателя. Семь глав этой части посвящены наиболее известным произведениям, на примере которых Кадо анализирует важнейшие темы в творчестве Достоевского: двойничество, фантастичность, экзистенциальное беспокойство, золотой век, социальный хаос, «идеал содомский» и «идеал Мадонны». Во второй части книги продолжается обзор культурного контекста творчества Достоевского, а также приводится детальный разбор особенностей писательской техники Достоевского, в том числе как читателя французской романтической литературы и ценителя живописи. В отличие от первых двух, в третьей части книги Достоевский представлен не как реципиент, а как источник вдохновения для своих великих читателей XX века. Вместо эпилога книгу венчает глава о профетизме творчества Достоевского (и в частности, «Дневника писателя»)[270], в которой Кадо представляет проницательность и широкий диапазон политической мысли русского писателя как один из примеров его литературного медиаторства.
Будучи специалистом по культурной рецепции, своей книгой Кадо подводит итог двадцатипятилетней истории изучения Достоевского во Франции. За счет автономности глав даже создается впечатление, что автор стремится познакомить аудиторию с этими произведениями, представить их, что кажется несколько излишним, учитывая любовь французского читателя к Достоевскому. Сегодняшнему читателю, знакомому с историей изучения Достоевского, некоторые тезисы книги могут показаться вторичными. Главы книги, написанные с применением различных методов и разнородные по ценности и качеству, воспринимаются как отдельные статьи; указание времени их первой публикации могло бы поместить их в научный контекст, а именной и библиографический указатели позволили бы в полной мере оценить работу по репрезентации науки о Достоевском во Франции, проделанную автором. В основном Кадо ссылается на классические исследования (Вячеслав Иванов, М. М. Бахтин, Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский, Л. П. Гроссман, В. Я. Кирпотин, Г. М. Фридлендер, В. А. Туниманов, В. Н. Захаров), на авторитет своих коллег Жака Катто и Пьера Паскаля; выделяется на этом фоне особенно часто цитируемая известная работа Рене Жирара «Достоевский: от двойника к единству».
Интересны и оригинальные концепции Кадо. Одна из них наиболее емко сформулирована в главе «Психические расстройства в основе развязки множества романов»: «Призрак безумия так же преследует Достоевского, как образ смерти — Толстого»[271]. Кадо предлагает психоаналитическую интерпретацию убийств, самоубийств и помешательств в творчестве писателя, но не ограничивается клиническим подходом. В главе, посвященной «Двойнику», он исследует, с одной стороны, язык психоза, а с другой — то, как гофмановская фантастика (Кадо подробнейшим образом восстанавливает литературный претекст повести) проникает в сознание героя, как персонаж Достоевского присваивает себе другую художественную реальность и как в столкновении этих двух вымышленных миров погибает Голядкин. Соотношение сознания и бессознательного — одна из главных тем, занимающих Кадо в текстах Достоевского. В главе «Самосознание в романе Достоевского» он предлагает своеобразную типологию: миролюбивое самосознание (paisible), извращенное (perverse), болезненное (douloureuse), циничное (cynique), щедрое (généreuse) и сжатое (rétrécie). Типы самосознания связаны с определенными сюжетными коллизиями и соотносятся с типами персонажей Достоевского: например, миролюбивое самосознание (paisible) свойственно чистым душам вроде Макара Девушкина, Сони Мармеладовой, князя Мышкина, Тихона, Макара Долгорукого, старца Зосимы и Алеши. Извращенное самосознание свойственно «хищному типу», болезненное отличает «мечтателей», циничное самосознание — черта шутов и падших женщин (кроме Сони), щедрое самосознание свойственно гордым душам, таким как Дуня Раскольникова и Аглая Епанчина, а сжатый тип самосознания характерен для эгоистов, среди которых Лужин, Степан Трофимович и Версилов. Типы самосознания определяются по четырем признакам: сила самосознания, степень любви к себе, признание самостоятельности и ценности другого и стабильность в отношении к другому. Понятие самосознания для Кадо — ключ к текстам Достоевского, поэтому один из важнейших романов для него — «Неточка Незванова». В главе «Тревога, преодоленная словом и письмом: „Неточка Незванова“»[272] он рассматривает невротичность как качество текста и называет этот роман романом воспитания в том смысле, что психотерапевтический опыт повествования превращает героиню в повествовательницу. В главе «От случая к романному вымыслу: исследование нескольких романов Достоевского»[273] о так называемых faits divers, газетной рубрике происшествий, «низшем новостном жанре», как его именует Кадо, и о роли такого рода заметок в творчестве Достоевского, продолжается тема переплетения психического и фантастического. Кадо интересует уникальная работа, которую проделывает Достоевский с такого рода фрагментами реальности, превращая их в реальность литературную. Подобно «фантастической форме рассказа», которая вдохновляла Достоевского в «Последнем дне приговоренного к смерти» Гюго,
воображаемое заключено в рамки фиктивной стенографии, повествование строится на реальности в высшем смысле, реальности литературного вымысла, пропущенной через сознание, скованное недавним происшествием[274].
Достоевский для Кадо является, бесспорно, великим читателем,