реакцию на мою неожиданную выходку. Не знаю, чем бы закончилась наша бесперспективная полемика, но Наташа вмешалась, как всегда, вовремя и… решительно пригласила нас к ужину.
За накрытым столом уже сидели дети — дочь Алина и сын Даниил. Кольнуло: у меня ведь тоже дочь и сын, но как это всё далеко от семейной идиллии… Замысел Наташи я разгадал сразу — спустить дело на тормозах, смягчить конфликт в теплой семейной обстановке. Это ей вполне удалось, разговор сам собой перешел на детей. Алина была молоденькой копией матери, а Даниил явно унаследовал черты отца — идеальный расклад. Когда я это заметил, Наташа сказала: «Я никогда не была такой красивой, как Алиночка», на что Арон ответил: «Зато ты теперь красива как никто». Алина счастливо улыбалась, а Даниил молча ковырял в тарелке, не проявляя ни малейшего интереса к мнению окружающих о себе. Арон рассказал, что унаследованный детьми характер прямо противоположен унаследованной ими внешности — дочь по характеру пошла в отца, а сын в мать. Алина очень чувствительна к мнению окружающих, избегает конфликтных ситуаций и не склонна к лидерству. Даниил, напротив, решителен и задирист, верховодит в своем классе, первый в математике, но… недавно подрался, сильно побил своего одноклассника, так что родителей вызывали к директору. Наташа ходила к нему…
— Почему подрались? — спросил я.
— Дураков бить надо… до кровянки, — буркнул Даниил.
— Не все в состоянии правильно произнести нашу семейную фамилию, — деликатно объяснила Наташа.
— Ну, и что думает по поводу правильного произношения директор?
— Он, мне кажется, вообще не думает. Я его предупредила, что если он не научит своих педагогов и учеников уважительно относиться к правильной русской речи, то я побью его сама.
— Довольно непедагогичное заявление, — прокомментировал Арон.
— Вся эта антисемитская публика понимает педагогику в свете последних инструкций парторганов. Я ему прямо сказала, что рожу расцарапаю за своих детей — такую «педагогику» он, кажется, хорошо понимает, отстал пока, посмотрим…
Арон во время ужина вроде бы расслабился, помягчел. А когда я собрался уходить, говорил уже без прежней резкости, без напора, а скорее, размышлял.
— Ты полагаешь, что твой протеже сможет без тебя довести до ума новый декодер?
— Уверен, что сможет. И потом — почему без меня? Я не отказываюсь помогать по делу… Но не мешало бы подключить Гуревича, он отлично понимает весь алгоритм. Кстати, у него получились оценки надежности системы, близкие к ожидаемым.
— Ты обдумай, Игорь, еще раз всю ситуацию. Такой возможности — обогнуть шарик больше никогда не представится. Не плюй в колодец, как говорят… Еще не поздно всё вернуть на круги своя.
— Я непременно всё обдумаю, Арон, но… сейчас хочу в отпуск.
— По твоему заявлению получается почти полтора месяца. Это совершенно исключено. Могу дать одну неделю.
— Дай две недели.
— Десять дней, не больше.
— Хорошо, и на том спасибо, — согласился я, смекнув, что десять дней с выходными — это и есть две искомые недели.
У порога мы расстались вполне дружески. Я пожимал Арону руку, а сам смотрел на Наташу. Она стояла чуть сзади, опираясь на его плечо. В ее глазах появилось нечто обнадеживающее — смесь симпатии с лукавством. Боже, как я хочу эту женщину… Знаю — «не желай жены ближнего твоего», тем более не посягай на жену друга. Знаю, знаю…
Глава 8. Филиппинский архипелаг
На Массаве, крохотном безвестном островке Филиппинского архипелага, найти который на обычной карте можно только с помощью увеличительного стекла, Магеллан снова переживает один из великих драматических моментов своей жизни… Прежде чем самому ступить на берег, Магеллан, осторожности ради, посылает в качестве посредника своего раба Энрике, резонно полагая, что туземцы отнесутся к человеку с темной кожей доверчивей, чем к кому-либо из бородатых, диковинно одетых и вооруженных белых людей.
И тут происходит неожиданное. Болтая и крича, окружают полуголые островитяне сошедшего на берег Энрике, и вдруг невольник-малаец начинает настороженно вслушиваться. Он разобрал отдельные слова. Он понял, что эти люди говорят ему, понял, о чем они спрашивают. Много лет назад увезенный с родной земли, он теперь впервые услыхал обрывки своего наречия.
Достопамятная, незабываемая минута — одна из самых великих в истории человечества: впервые за то время, что Земля вращается во вселенной, человек, живой человек, обогнув весь шар земной, снова вернулся в родные края! Несущественно, что это ничем не приметный невольник: величие здесь не в человеке, а в его судьбе. Ибо ничтожный раб-малаец, о котором мы знаем только, что в неволе ему дали имя Энрике, тот, кого бичом с острова Суматра погнали в дальний путь и через Индию и Африку насильно привезли в Лиссабон, в Европу, — первым из мириад людей, когда-либо населявших землю, через Бразилию и Патагонию, через все моря и океаны вернулся в края, где говорят на его родном языке; мимо сотен, мимо тысяч народов, рас и племен, которые для каждого понятия по-своему слагают слово, он первый, обогнув вращающийся шар, вернулся к единственному народу с понятной ему речью.
В эту минуту Магеллану становится ясно: его цель достигнута, его дело закончено. Плывя с востока, он снова вступил в круг малайских языков, откуда двенадцать лет назад отплыл на запад; вскоре он сможет невредимым доставить невольника Энрике обратно в Малакку, где он его купил. Безразлично, произойдет ли это завтра или в более позднее время, сам он или другой вместо него достигнет заветных островов. Ведь в основном его подвиг завершился в минуту, когда впервые на вечные времена было доказано: тот, кто неуклонно плывет по морю — вслед ли за солнцем, навстречу ли солнцу, — неизбежно вернется к месту, откуда он отплыл.
То, что в течение тысячелетий предполагали мудрейшие, то, о чем грезили ученые, теперь, благодаря отваге одного человека, стало непреложной истиной: Земля — кругла, ибо человек обогнул ее!
Стефан Цвейг, «Магеллан»
* * *
Я зарекся оставаться в городе на время моего краткосрочного отпуска. Надо было куда-то уехать… В ящике начались непредсказуемые процессы, никто фактически не работал, и вся энергия огромного коллектива уходила на трение — перемалывание скандала, вызванного запретом на поездку Арона за границу и моим отказом заменить его. Немногие, на самом деле, понимали суть случившегося, но все видели, что адмирал, как говорили, облажался. У Шихина действительно начались неприятности — об этом я узнал от Кати. Митрофана Тимофеевича вызывали в Горком партии, потом в Министерство в Москву… Испытания «Тритона» задерживались, заказчик негодовал, Иван Николаевич