подходил ко входу в гостиницу «Метрополь» на углу площади, когда заметил перед собой пятерых крепких парней, неспешно, как бы строем идущих в том же направлении. Они привлекли мое внимание своим раскованным видом и одинаковыми спортивными куртками. Перед входом в гостиницу парни внезапно по-военному развернулись цепочкой вдоль тротуара и отработанным движением синхронно скинули куртки. На их белых футболках крупными красными буквами было написано знаменитое библейское изречение «Отпусти народ мой!». Торопливо проходя мимо цепочки смельчаков, я хорошо разглядел и эту надпись и… улыбки на лицах парней. За моей спиной защелкали фотоаппараты, а затем из вестибюля гостиницы стали выбегать и скручивать манифестантов охранники в штатском. Еврейские парни простояли, вероятно, не более минуты, но иностранные корреспонденты успели заснять эту сцену. Когда я с угла посмотрел назад, целая орава кагэбэшников уже заталкивала парней в милицейскую машину с решетками.
Я никогда не видел ничего подобного, не представлял себе акцию такой яркости и смелости — не «застольно-кухонный», а публичный протест против режима. И вот здесь, на этой тропе власти, в этом эпицентре ее могущества пять простых парней бросают ей вызов… Я был потрясен самим видом этих смелых и свободных молодых людей. Сейчас их везут в камеру предварительного заключения, им всем, вероятно, пришьют срок за антисоветскую пропаганду, но… я видел их счастливые лица! Мне ничего не грозит, я направляюсь в логово власти, в тот самый отдел той самой советской пропаганды, чтобы униженно просить, по существу, о том же, чего требуют они, но… почему у меня на лице нет улыбки счастья?
Тем временем я вышел на простор Лубянки — здесь только идиоту придет в голову улыбаться. Перед нами на панорамной картине огромное здание главного исполнительного органа коммунистической власти — Комитета государственной безопасности. Этот орган подобно рецидивисту несколько раз менял свое название, чтобы увильнуть от богини правосудия Фемиды, которая из-за повязки на глазах могла судить о преступнике только по его имени на слух. Вследствие этого обведенная вокруг пальца Фемида полагала, что ВЧК, ЧК, ГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ и КГБ — это разные подозреваемые и что ни один из них не отвечает за преступления другого. Из-за той же слепоты Фемида упустила главного организатора и духовного вдохновителя всех этих организаций — «железного Феликса», гигантский монумент которого с карающим мечом «украшает» центр раскрывшейся перед нами площади. Внезапно площадь опустела, по ней со стороны Политехнического музея к площади Революции на огромной скорости промчались две милицейские машины, а за ними — кортеж из нескольких огромных черных лимузинов. Вероятно, члены Политбюро едут на совещание в Кремль — зрелище захватывающее и устрашающее.
Мы, однако, продолжаем наш путь… Опасливо косясь на двенадцатитонного бронзового истукана и на подъезд Большого дома, как его именуют москвичи, полагающие, что отсюда «видна аж сама Колыма», придерживаемся правой стороны и идем побыстрее от греха подальше на Новую площадь. Затем мимо Политехнического музея, к властям предержащим отношения не имеющего, выходим на Старую площадь — конечный пункт нашего хождения по власти. Старая площадь — это, собственно, и не площадь, а широкий проезд, граничащий с востока с большим сквером. На западной же стороне располагаются уходящие в глубину квартала здания ЦК КПСС, фасадная часть которых построена московскими купцами еще в начале прошлого века. Здесь, в Святая Святых, располагается высшая партийная бюрократия, управляющая абсолютно всеми сферами жизни и отраслями хозяйства огромной страны — от организации ее обороны до производства мочалок, включая между ними культуру, науку и всё остальное. В ЦК больше 20 отделов, в том числе такие экзотические, как, например, «Отдел по работе с заграничными кадрами и выездом за границу». Но я иду не в этот отдел, а в «Отдел агитации и пропаганды», куда мне заказан пропуск моим знакомым Станиславом Федоровичем.
Станислав писал диссертацию по теории гармонического синтеза в военно-технической академии под руководством Арона. Мы познакомились с ним, когда он по рекомендации Арона стал вторым оппонентом по моей диссертации, потом приятельствовали и даже опубликовали одну совместную техническую статью. В последующие годы Станислав как-то резко пошел по партийной линии, я встретил его последний раз уже в роли инструктора отдела науки горкома партии. Потом он исчез, его телефон перестал отвечать, а сам он всплыл уже важным чиновником отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС. Это я узнал от Арона, который очень гордился карьерой своего ученика и дал мне когда-то его московский телефон — на всякий случай. Такой случай, как я полагал, теперь и выдался.
Обитель верховной власти вызывает священный трепет, когда она недоступна, и пока ты не вступишь в ее сакральные покои хотя бы в качестве просителя. По-купечески помпезное здание ЦК внутри выглядело довольно обыденно и стандартно — длинные коридоры с кабинетами чиновников по сторонам. Правда, чистота везде идеальная, мягкий свет располагает к вдумчивым размышлениям, двери блестят свежим лаком, мягкие диваны создают уют, ковровые дорожки вдоль всех коридоров радуют глаз яркостью и разнообразием цветов. Необычными были, конечно, охрана у входа, ну и, естественно, буфет, но об этом позже…
Станислав Федорович, крупный вальяжный мужчина, изменился к лучшему — округлился, заматерел. Встретил он меня без начальственного чванства, приветливо, запросто… Мы даже обнялись, вспомнили аспирантские времена, пошутили на тему раскованных ленинградских девиц конца 60-х, потом сошлись во мнении о редком таланте научного предвидения у АМК — так мы называли Арона Моисеевича Кацеленбойгена в те далекие аспирантские годы. Наконец, как-то само собой перешли к цели моего визита. «Я так понял из телефонного разговора с тобой, что у АМК проблемы. Что случилось?» — спросил Станислав. Я попытался подробно рассказать всю историю, начиная с замысла кругосветных испытаний и кончая решением райкома и разговором с адмиралом. Где-то в середине моего рассказа какой-то клерк принес кипу бумажек, что-то нашептал Станиславу на ухо и ушел. Станислав стал перелистывать бумажки, ставя свою подпись в некоторых из них.
— Ты извини меня, Игорь, я тут буду просматривать это всё… Знаешь, в отделе накопилось много заявок на заграничные командировки наших деятелей. Прислали для согласования, нужно до вечера принять решение по всем случаям. Но ты продолжай, рассказывай, это всё не мешает мне слушать тебя.
— Ты принимаешь решение «по всем случаям»?
— Нет, ты меня неправильно понял… По всем случаям командирования или частных поездок работников нашей сферы — журналисты, писатели, некоторые крупные артисты…
— А кто занимается учеными и всей технической сферой?
— Это не в нашем отделе, это либо в оборонке, либо в науке, а иногда и в отраслевых