Читать интересную книгу "Один на один - Грейс Райли"

все равно увижу его там. Мы сможем еще поговорить. Но пусть даже я это знаю, отчасти мне хочется, чтобы мы могли поговорить с ним прямо сейчас. Чтобы я смог услышать слова, которых так жду от него. Он говорит Джеймсу — и Иззи, и Себу, — как он гордится ими, все время, так почему этих слов не находится для меня? Каждый раз, как я пытаюсь наладить с ним связь, что-то как будто теряется в переводе. Если он смотрит на Джеймса и видит себя, то я дядя Блейк, и он только и ждет, чтобы увидеть, как я все продолбаю.

Я уже готов открыть дверь в раздевалку, когда замечаю шапочку МакКи с помпоном.

Это Пенни, и у нее такое лицо, будто она увидела призрака.

38

Пенни

Когда ты дочь тренера, то получаешь свой набор привилегий: например, доступ почти везде в центре Маркли. Увидев меня, охранник перед зоной для игроков просто кивает и произносит: «Проходите, мисс Райдер». Естественно, он думает, что я иду поговорить с папой, но на самом деле моя цель — один новоиспеченный капитан.

Подходя к раздевалке, я ловлю волну дежавю. Ко­гда я была с Престоном, все было не на таком уровне: школьная команда, пусть и талантливая, не идет ни в какое сравнение с хоккейной первого дивизиона, — но я чувствую, как воспоминания теснятся на границе моего сознания. Кондиционер с холодным воздухом, сырой сквозняк каждый раз, как открывается дверь. Деревянные скамьи в раздевалке, бурный смех команды, когда к ним тайком проходят подружки. Престон, кружащий меня в объятьях, все еще в наплечниках и на коньках, шепчет мне на ухо про вечеринку у Джордана: «У него родители в Солт-Лейке. Он всех приглашает. Можно посмотреть на закат и покурить — умоляю, к следующему матчу выветрится, а тебе еще столько недель соревнований не видать».

Я прислоняюсь к стене, дыхание учащается. Трясу головой и напоминаю себе: я не в Темпе и не собираюсь улизнуть на вечеринку в Альта-Миру. Я в Мурбридже, в центре Маркли. Я смотрела, как играют «Ройалс», а не «Найтхоукс». На льду был Купер, а не Престон. И Купера я сейчас и поцелую.

Я забиваюсь в нишу, сжимаю кулаки, сую в рукава куртки и делаю пару глубоких вдохов.

— Рыжая? Все в порядке?

Я поднимаю голову и встречаю взгляд Купера. Его глубокие голубые глаза полны тревоги. Я прикусываю щеку, концентрируясь на бисеринке пота, катящейся у него по виску, и умудряюсь выдать наполовину нормальную улыбку. Ну, я надеюсь.

— Я хотела тебя увидеть. По-быстрому.

Купер оглядывает коридор.

— Тут где-то твой папа. У вас все нормально? Я не хочу сделать хуже.

— Да пофиг.

— Уверена?

Нет, но я не хочу сейчас об этом думать. Я справляюсь с порывом топнуть ногой и довольствуюсь тем, что скрещиваю руки на груди.

— Заткнись и иди сюда.

Купер усмехается, и это выбивает воздух у меня из легких. Вот чего я искала. Не Престона, не башню из воспоминаний, которую я пыталась разнести на кус­ки. Доктор Фабер надавала мне много советов с тех пор, как я пошла к ней на психотерапию, но среди моих любимых всегда был один: когда создаешь хорошие воспоминания, от старых болит меньше. Я больше не проберусь в раздевалку, чтобы снова увидеть Престона, и могу заставить это воспоминание еще сильнее потускнеть, крепко поцеловав Купера.

Обняв меня, он берет мое лицо в ладони и нежно целует. Я чувствую, как запах его пота смешива­ется с дезодорантом, и обожаю его так же, как обо­жала заканчивать тренировку вровень с музыкой, слушая, как последняя нота гаснет, пока я стою, застыв, как идеальная статуя. Мы не можем пойти дальше, не здесь, но это не значит, что мое тело не отзывается, просыпаясь благодаря его прикосновениям. Когда Купер отрывается от моих губ, я издаю тихий стон.

Он дергает меня за прядь за ухом.

— Все точно хорошо, мармеладный медвежонок?

Я уверена: он хочет вызвать у меня улыбку — и у него получается. Он выглядит довольным, как будто не сразу придумал эту фразу, и она милее, чем имеет на это право.

Я прокашливаюсь.

— Ты отлично сыграл. И без штрафов.

— Да. — Купер задумчиво качает головой. Наверное, еще не до конца привык к своему капитанству. Я тяну за шнурки его кофты. Хочу продолжать его касаться, и раз уж я не могу встать на колени прямо в коридоре, чтобы взять в рот его член, придется обойтись этим. — У меня сейчас так ясно в голове. Это… ну, извини, что снова поминаю твоего папу, но это, как он сказал, возвращение к основам, напоминание мне, почему я это делаю…

Я киваю.

— Ты искренне любишь то, что сейчас сделал.

— Ты скучаешь? — спрашивает Купер. — По соревнованиям.

— Иногда. — Я веду пальцами по швам. — Но иногда я думаю, что на самом деле скучаю по маме.

Он кивает.

— Жаль, что мы не можем познакомиться.

Дыхание застревает у меня в горле. Только Купер мог сказать нечто подобное так обыденно, чтобы при этом слова прозвучали так проникновенно.

— Ты уже поговорил со своим папой? Он обрадовался?

Я жду, что Купер снова улыбнется, и его хмурый вид приводит меня в замешательство. Он оглядывается, но мы одни.

— Ч­то-то происходит.

— О чем ты?

— Не знаю. Это было странно. У него был рассеянный голос, он оборвал разговор, чтобы позвонить, и мы особо не пообщались.

Я сжимаю его руку. Вчера вечером мы час болтали по телефону, просто болтали, и он очень радовался, что его родные приедут посмотреть матч. Минимум три раза об этом говорил. Он не выразился прямо, но я поняла, что́ для него значит отцовское одобрение. Мне это тоже знакомо, но по совершенно другим причинам.

— Наверняка он в восторге от тебя.

— Может быть.

— Ну конечно, да.

Купер прикусывает губу.

— С Джеймсом всегда все просто. И с Иззи и Себастьяном. Они получают все, а мне порой даже коротких объятий не достается. Ведь, по ходу дела, быть моим отцом — та еще морока. Даже когда я делаю что-то крутое, это не важно, ведь Джеймс уже успел первым.

Я хмурюсь.

— Но это же футбол. Совсем другой вид спорта.

— Не важно.

— Сомневаюсь…

— Он всегда таким был, — перебивает меня Купер. — Это как… Джеймс — сын, которого он хотел, а я — лишний, тот, с которым ему приходится ми­риться.

В конце фразы у него срывается голос. По напряженным плечам я вижу, чего ему стоило это признать. Он сыграл целый хоккейный матч, просто прекрасный, и ему сейчас надо праздновать с товарищами, а не беспокоиться о том, что подумает его отец. Даже когда мои отношения с папой испортились, я ни секунды не сомневалась в его любви.

— Он не может так думать. — Я обхватываю руками его торс и раскачиваю нас взад-вперед. Мне плевать, что от него воняет. Я все равно зарываюсь лицом ему в грудь. — Это же не соревнование.

— Без обид, но ты не понимаешь, — возражает он, вырываясь из моих объятий. — У тебя нет братьев и сестер. Ты не знаешь, что такое всегда отставать.

— Но ты не отстаешь. Ты просто чуть младше. И к тому же занимаешься совершенно другим.

— Дело не в… — Он замолкает и двигает челюстью. — Да пофиг. Увидимся позже.

Я не даю себе потянуться к нему; что-то мне подсказывает, что он снова отстранится, а я не хочу переживать его отказ. Я никогда не видела его таким, настолько побежденным. От этого у меня болит сердце.

— Купер, погоди. Прости.

Он просто качает головой и идет по коридору к раздевалке.

39

Пенни

23 ноября

Ты прав

Я не понимаю. Но мне жаль

КАЛЛАХАН

Ну,