в кризисе балканской подсистемы, обусловила стратегию поведения Великобритании в связи с провозглашением независимости Болгарии и аннексией Боснии и Герцеговины. Позицию Лондона по проблеме ревизии статус-кво на Балканах во многом можно понять через его отношение к перспективе созыва общеевропейской конференции по пересмотру статей Берлинского трактата 1878 г. Уайтхолл, официально одобряя идею проведения конференции, в реальности полагал, что она могла повлечь «тяжелые последствия», поскольку существовавшие между державами противоречия были слишком глубоки[648]. На данном этапе перед Британией не стояла задача принятия на себя функций арбитра и сохранения надблоковых позиций, а напротив, она стремилась консолидировать Антанту с Россией. Если же говорить о региональном уровне, то Форин Оффис понимал, что интересы и требования местных игроков были разновекторны, и компромисс между ними представлялся маловероятным. Лондон рассматривал достижение соглашений между конфликтующими сторонами на двусторонней основе как наиболее приемлемый вариант урегулирования кризиса. Тем более в распоряжении Лондона имелись рычаги воздействия (прямые или косвенные) на участников переговорного процесса.
Де-факто Боснийский кризис не повлек за собой существенных территориальных изменений на Балканском полуострове. Однако грубое нарушение Австро-Венгрией, великой державой, международно-правового договора, который лежал в основе регионального порядка, спровоцировал на Балканах кризис угрожающего масштаба. В своих оценках и действиях Дунайская монархия исходила из того, что Балканы являлись исключительно сферой ее влияния. Австро-венгерское правительство не рассматривало Балканский регион как организм, живущий по своим собственным законам, который мог отторгнуть инородное вторжение. По словам Эренталя, Сербия в ее нынешних границах явилась следствием постановлений Берлинского конгресса 1878 г., а потому переход суверенитета над Боснией и Герцеговиной от Турции к Австро-Венгрии никак не затрагивал интересы этого балканского королевства[649]. Британская дипломатия обнаружила иное понимание региона, существование которого, по мнению Э. Грея, определялось не только договоренностями между великими державами, но и местными взаимодействиями. С этой точки зрения, Сербия также являлась частью региона, на который распространялось действие Берлинского трактата[650]. В отличие от Центральных держав, Англия довольно чутко уловила новые веяния на Балканах: трансформацию местных государств из объектов в субъекты международных отношений, а также осознание ими этого процесса. По словам влиятельного сербского политика и дипломата С. Новаковича, Берлинский трактат был вызван к жизни событиями Восточного кризиса 1875–1878 гг.: освободительной борьбой сербского народа против турецкой власти[651]. Не отрицая регулирующей роли великих держав на Балканах, Новакович призывал своих соотечественников вновь с оружием в руках поставить перед Европой сербский вопрос[652]. Это свидетельствовало о том, что великие державы все в большей мере утрачивали контроль над устремлениями местных народов. Теперь успех политики великих держав в регионе во многом зависел от того, какую модель взаимоотношений с балканскими акторами они выработают.
В период Боснийского кризиса Сербия и Болгария продемонстрировали два возможных варианта поведения региональных игроков. Сербия действовала как «классическая» малая страна[653]. Сербская политическая элита понимала, что не в состоянии собственными силами защитить свой суверенитет. Этот факт признавали и великие державы. Реализацию своих национальных интересов Сербия связывала с поддержкой великой державы/группы держав. Как отмечал английский посланник в Белграде Дж. Уайтхэд, узнав об аннексии Боснии и Герцеговины, сербское правительство «почти инстинктивно повернулось в сторону России, Франции и Великобритании»[654].
Если Сербия фактически была «припаяна» к Антанте, то по-иному обстояли дела с Болгарией. Великие державы рассматривали это балканское государство как потенциального регионального лидера, подтверждением чего могут служить синхронизация болгарским и австро-венгерским правительствами нарушений статей Берлинского трактата, а также красноречивая фраза Э. Грея о том, что «Болгария стоит многих Сербий»[655]. По итогам кризиса британскими дипломатами был сделан важный вывод о специфике процесса принятия внешнеполитических решений болгарским руководством. Вопросы межгосударственных взаимоотношений всецело находились в ведении Фердинанда Кобургского, который привносил изрядный элемент оппортунизма во внешнюю политику Болгарии, что могло обернуться негативными последствиями для держав Антанты. Так, Дж. Бьюкенен отмечал склонность Фердинанда «проводить политику качелей, переходя на сторону то одной, то другой державы в зависимости от его сиюминутных интересов»[656]. И если с заключением англо-русского соглашения Фердинанд лишился возможности извлекать политические выгоды из разногласий между Лондоном и Петербургом, то стремительное ухудшение русско-австрийских отношений и все более жесткое размежевание великих держав на два враждебных блока предоставляли ему прекрасную возможность играть на противоречиях не только между Россией и Австро-Венгрией, но и между Антантой и Тройственным союзом. Таким образом, осознание болгарской элитой региональной значимости своей страны позволило ей проводить политику лавирования между великими державами для осуществления национальных интересов и воплощения собственных амбициозных замыслов.
Как показали события Боснийского кризиса, роль и функции балканских государств в британской политике не были статичными, а эволюционировали в зависимости от развития международной ситуации: изменения расстановки сил в Европе и на Ближнем Востоке.
§ 3. Влияние османского фактора на выработку балканской политики Лондона в 1909–1911 гг
Отрезок времени между окончанием Боснийского кризиса (1909 г.) и началом сербо-болгарских переговоров о создании союза (1911 г.), на первый взгляд, не был отмечен сколь-нибудь серьезными происшествиями на Балканах: в политической жизни региона наступило кратковременное затишье. На фоне англо-русских противоречий в Персии, русско-германских переговоров в Потсдаме (ноябрь 1910 г.), Агадирского кризиса (весна-осень 1911 г.) балканские события меркли. С приходом к власти в Турции пробританского правительства проблема политического устройства Македонии и Фракии теряла для Лондона интерес: распространение конституции 1876 г. на европейские территории казалось наиболее приемлемым вариантом решения Восточного вопроса на Балканах. Но именно в этот непродолжительный период в Османской империи произошла череда событий, которые подтолкнули Лондон к пересмотру своего прежнего отношения к младотурецкому режиму. Наша задача заключается в том, чтобы проследить, как ситуация в Османской империи и внешнеполитические установки младотурок повлияли на выработку политики Великобритании в Юго-Восточной Европе и в конечном счете обусловили ее молчаливое согласие на формирование Балканского союза.
Итоги Боснийского кризиса 1908–1909 гг. получили неоднозначную оценку в Константинополе. С одной стороны, османское правительство декларировало свою пробританскую ориентацию, с другой – державы Тройственного согласия, по мнению турецких наблюдателей, не обнаружили ни желания, ни намерения воевать за Османскую империю[657]. Дж. Фицморис выделил два обстоятельства, которые негативно сказались на англо-турецких отношениях. Во-первых, это был тон британской прессы, особенно «Таймс», которая «настоятельно побуждала турок проглотить русское урегулирование болгарской проблемы». Во-вторых, Фицморис указывал на германский ультиматум Петербургу, который поразил османов «как гром среди ясного неба, продемонстрировав им, что Германия была сильнее, чем Россия, Англия и Франция вместе взятые, или, по крайней мере, таковой казалась»[658].
Неблагоприятным фактором для политики англичан в Османской империи можно считать все более усиливавшийся раскол между правящей коалицией – Либеральным союзом во главе с Кямиль-пашой и комитетом «Единение и прогресс». Принципиальным