в лице товарища, не понимая, что с ним происходит.
— Отвечай же, — настаивал юноша.
— Ну, разумеется! — недоумевающе воскликнула Эржи. — Что ты опять выдумал?
— Иногда я начинаю сомневаться, что я честный человек. Да, приходят на ум такие странные мысли. С тобой я говорю откровенно, потому что знаю — ты правильно поймешь меня. Даже сегодня утром я еще не был уверен, на той ли я стою стороне, там ли мое настоящее место. Вернее, меня мучила вот какая мысль. Двадцать третьего я оказался здесь только потому, что думал: мятеж быстро раздавят, всех, кто хоть в какой-то мере участвовал в движении, привлекут к ответу и пересажают. Ведь посуди сама: на заводе, в парткоме, я один открыто выступил в поддержку Имре Надя. Ходил я и в «кружок Петефи», размахивал «Литературной газетой», критиковал старое руководство.
— Бела, — перебила его девушка, — не мучай ты себя понапрасну. Ну чего ты от меня хочешь? Чтобы я тебя похвалила, оправдала, сказала бы: Бела, какой же ты замечательный коммунист, честный и тому подобное. Разве сейчас подходящее время для этого?..
— Эржи, прошу тебя, выслушай! — остановил ее Бела. — Не в том дело. Ты просто не дала мне договорить. Я хочу рассказать тебе о своих мыслях… Только потом я понял: совсем другое привело меня в ваш лагерь. Дело в том, что я отчетливо представлял себе, откуда грозит действительная опасность. Но если даже предположить, что вечером двадцать третьего я из эгоистических соображений переметнулся бы на другую сторону, все равно, то, что я увидел сейчас на улице, определило бы мой дальнейший путь. И я честно признаюсь тебе: мне стыдно за свои сомнения.
— Вот что, Бела, — перебила девушка, — каждому из нас есть над чем поразмыслить. Мне тоже. Когда я вижу таких молодчиков, как тот пьяный мятежник, я чувствую, что все правильно, что я среди своих и подняла оружие за правое дело. Но стоит мне подумать о писателях-коммунистах, как моя уверенность куда-то улетучивается. Невольно встает вопрос: почему эти товарищи, люди в тысячу раз образованнее, грамотнее нас, оказались по ту сторону баррикад? Ведь они тоже видят и пьяных мятежников, и изуродованных советских солдат. К тому же за плечами у многих из них долгие годы невероятно трудной работы в подполье. Что, если правда на их стороне?
— Знаешь, как ответил бы на это Миркович? — улыбнувшись, сказал Бела.
— Как?
— «Москва знает, что делает (разумеется, я говорю образно). И ей надо верить», — вот как ответил бы Миркович. И в этом была бы немалая доля правды. Он говорил, что, по мнению Москвы послесъездовского периода (он имел в виду XX съезд), в Венгрии происходит контрреволюция.
И снова они шагали молча. Беззвучно падал дождь, пронизывая холодом и сыростью. Плащи у них давно промокли насквозь.
— Нам еще долго идти? — спросила Эржи.
— Минут пятнадцать.
— Как вы условились с Робертом?
— Мы должны прийти к нему на квартиру, — объяснил Бела. — Сначала я разузнаю, что и как, а потом пойду на завод. А ты подождешь у Роберта, или мы встретимся с тобой где-нибудь завтра утром, и я познакомлю тебя с обстановкой.
— Тогда лучше завтра, — предложила Эржи. — К вечеру я проберусь к себе домой. Надо, наконец, хорошенько вымыться. А сейчас пойду с тобой к Роберту, хорошо?
— Не возражаю, только пойдем побыстрее. У нас мало времени.
Весь остаток пути они прошли молча.
Роберт Шугар — белокурый, с крупным носом молодой человек, слесарь-инструментальщик по профессии — жил в одном из новых домов, выстроенных рядом с заводом точной механики. Он с нетерпением ждал прихода Белы и товарищей, приготовил горячего чаю и кое-что на ужин. Как офицер запаса, он был избран командиром рабочей заводской охраны.
Роберт подробно рассказал о событиях прошедших дней. Утром двадцать четвертого октября на заводе собралось всего четверо коммунистов. Оружия у них не было. Да оно пока и не требовалось, поскольку бойцы управления госбезопасности еще охраняли завод. Но к вечеру охрана была снята, и тогда возникла мысль о создании собственной вооруженной охраны. По предложению парторга Табори командиром выбрали его, Роберта.
— Оружие, — продолжал он рассказывать, — как ты знаешь, мы получили на следующий день. Из райкома тоже прислали несколько винтовок, правда, без патронов. После двадцать пятого среди рабочих начался раскол. Главбух Валес разносил по заводу панические слухи.
— Почему же вы не вышвырнули его вместе с ними? — заметил Бела.
— Со стороны теперь легко судить, — возразил Роберт, — а в то время все было так запутано. Словом, пришел этот самый Валес и начал возмущенно рассказывать, что «авоши убивают людей». Клялся, что видел своими собственными глазами. Вспыхнул спор. Парторг Табори заметался, не зная, на чью сторону встать. Начали спорить, что же происходит: революция или контрреволюция? Один только дядя Риглер рассудил правильно: контрреволюция. Пока старик стоял у дел, ему не решались возражать. Ну, а двадцать восьмого положение изменилось. Появилось заявление правительства, что восстание — не контрреволюция, а справедливая борьба народа за свободу. Многие сразу запели по-другому. Потребовали немедленно сместить Сегеша, Барабаша и Риглера, поскольку они, дескать, общеизвестные сторонники догматизма. Некоторые предлагали в секретари тебя, зная, что ты входил в «кружок Петефи» и еще утром двадцать третьего спорил с парткомом.
— Что, Бела? Получил по заслугам! — с мягкой иронией заметила Эржи и, обращаясь к Роберту, спросила: — Разве на заводе не знали, что Бела в это время был уже в МВД?
— Знали только Риглер, Сегеш, Барабаш и Табори. Остальным, как мы условились с Белой, я не говорил.
— Да, верно, — кивнул Бела. — Ну, а дальше?
— Многие думали, что ты сражаешься где-то на стороне мятежников, — пояснял Роберт. — Да, так вот: вчера заявился инженер Торня и начал сколачивать свою группу. Он заявил, что не признает выбранный нами рабочий совет, поскольку-де его выбирал не весь коллектив, а кучка засевших на заводе коммунистов.
— Сколько человек в совете? — поинтересовался Бела.
— Тридцать. Я тоже в нем. И все тридцать действительно коммунисты.
— Тогда Торня этого так не оставит.
— Ну и пусть. Столько нас было на заводе к моменту создания совета! Но вся беда в том, Бела, что Сегеш и Барабаш, чтобы подорвать твой авторитет, начали нападать на тебя. Из их слов я понял, что они боятся, как бы ты не стал им мстить. Что они замышляют — не знаю, но уже шепчутся по углам.
— Какое свинство! — вспылил Бела. — Именно сейчас нам особенно необходима сплоченность. Не все ли равно, кто будет секретарем? Только бы этот важный пост остался в наших руках. А как Риглер?
— Не знаю, сегодня я