она похолодела от ужаса — на всякий случай Фараго приставил пистолет к ее груди.
Гудок. Непродолжительное ожидание.
— Боже милостивый! Алло! Алло!
Дуло пистолета сильнее упирается в грудь.
— Алло, дайте, пожалуйста, майора Хидвеги.
— Соединяю, — донесся до Фараго голос телефонистки. Теперь он успокоился: Хидвеги никуда не уехал, он на площади Рузвельта.
Пронзительно зазвонил телефон. Комор снял трубку и передал ее Хидвеги.
— Карой, тебя…
— Алло! Да, Хидвеги у телефона. Что? Когда? Алло, откуда вы говорите? Расскажите Подробнее… Какой ужас! В скорую помощь позвонили? Алло! Алло! — кричал Хидвеги, но на другом конце провода никто не отвечал.
— Что случилось? — спросил подполковник.
Схватившись за голову, Хидвеги в отчаянии уставился в одну точку.
— Да говори же, Карой, что случилось?
— Загорелась квартира, у дочери тяжелые ожоги. Еще жива, — отвечал белый как мел майор. — Три года назад жена… Теперь дочь…
Сжимая кулаки, он едва удерживался от слез.
— Кто оставался с ребенком?
— Моя мать. Она ушла за хлебом и еще не вернулась!
— Что же ты думаешь делать? — спросил подполковник.
— Сбегаю домой. Я должен. Иначе я не могу… Сейчас пойду к полковнику, отпрошусь… А вас я потом догоню…
— Ладно, ступай! — согласился Комор. — Управлюсь без тебя. Если вовремя не успеешь вернуться сюда, приходи на новое место.
На мосту у майора Хидвеги проверили документы. Он взял себя в руки, чтобы не выдать своего волнения и не показать мятежникам, кто стоит перед ними. Иначе смерть. Поэтому он придал лицу самое безразличное выражение, хотя сердце его разрывалось от боли. Мысленно он был уже с Анико — самым дорогим для него существом. Он любил ее больше, чем обычно любят ребенка. На нее он перенес и свою любовь к безвременно ушедшей из жизни жене. Каждый раз, когда приходила ему мысль о новой женитьбе, Хидвеги чувствовал, что для него это невозможно — его сердце все еще принадлежало умершей подруге. «Нет, любимая жена моя, никогда другая женщина не займет в моем сердце твоего места! Всегда в нем будет жить наша первая любовь». По дороге домой Хидвеги упрекал свою мать: «Как это она не доглядела! Взять девочку с собой она, видимо, не рискнула. Но почему не оставила ее, как обычно, у Шиллеров? Может быть, их не было дома? Ничего не понимаю… И почему я сам не перезвонил домой? А вдруг звонили совсем не оттуда? Что если это провокация? Фоно?» Хидвеги знал, что в доме живет такая женщина, но он ни разу те разговаривал с ней. «Ах, слишком уж я подозрителен! В жизни все значительно проще. Кому теперь дело до моей особы? У всех дела поважнее… Хорошо еще, что эта Фоно вовремя заметила пожар…»
Майор поднял воротник. Его коричневая шляпа насквозь промокла.
На площади Батяни о чем-то спорили несколько вооруженных юношей. «Если бы они догадались, кто я такой, запрыгали бы от радости, — подумал Хидвеги, сжимая в кармане рукоятку пистолета. — Пять пуль им, последнюю себе. Дешево не дамся».
Самые разные мысли проносились у него в голове. Взглянул на юношей — вспомнил свое детство. Сначала представил себя восьмилетним сорванцом, который вскакивал на грузовики с коксом, чтобы сбросить с них хоть несколько корявых кусочков драгоценного топлива. Брат Ференц лежит больной, а дома холодно, топить нечем. Дома он ни за что не признался бы, что украл… Сколько радости доставлял ему в те годы поцелуй матери или ее похвала: «Молодец!»
Годы уходили в прошлое, но нужда и нищета оставались. У отца не всегда была работа. Его занесли в черный список, и долго на одном месте ему не удавалось продержаться. «А нынешняя молодежь! Что она знает о горькой доле детей бедняков? Виновата в этом, может быть, не молодежь, а родители. Вот я, например, до сих пор берегу свой расчетный листок тридцать седьмого года. Берегу, чтобы показать дочери, когда она станет взрослой. «Посмотри, дочка, — скажу я тогда. — Твой отец работал в то время девяносто шесть часов в неделю и получал восемнадцать филлеров в час». Девяносто шесть часов! Я месяцами не видел дневного света. Уходил до зари и приходил домой вечером, затемно. А по воскресеньям отсыпался за всю неделю…»
Тут Хидвеги невольно подумал, что и сейчас неплохо бы хорошенько выспаться. «Да, я очень устал. Целую неделю почти без отдыха. Но ничего, только бы с Анико не случилось чего-нибудь серьезного. Иначе я с ума сойду». Хидвеги заметил, что идет слишком быстро, привлекая внимание прохожих, и они оборачиваются ему вслед. Вот и лоб совсем мокрый от пота.
«Иди медленнее», — приказал он себе.
Шаги стали ровнее, зато сердце чуть не выскакивало из груди. Хидвеги остановился на миг, закурил и опять зашагал. «Успею ли я вовремя вернуться? А то еще кто-нибудь подумает, что Хидвеги скрылся… Нет, Комор знает, он сумеет объяснить товарищам. Анико!» — снова пронеслось в мозгу. Тщетно пытался он изменить ход своих мыслей. «У меня предчувствие, — успокаивал он себя, — что не произошло ничего серьезного. До сих пор предчувствие никогда не обманывало меня. Соседка, наверное, преувеличила. А что Анико меня зовет — это так естественно! Кого же ей еще звать? У малышки нет никого, кроме отца да бабушки. Но из них девочка отдает предпочтение отцу. Потому что я везде хожу с нею и девчурка очень привязана ко мне… Ну вот скоро и наш дом. Только повернуть за угол, оттуда его уже видно…»
Сколько он ни приказывал себе идти медленнее, ноги не слушались — Хидвеги почти бежал.
Возле дома стояла карета скорой помощи. «Поздновато приехали! А может быть, Анико незачем увозить? — подумал он, замедляя шаги. — Спокойнее, возьми себя в руки».
На улице ни души. Впрочем, она и раньше была не очень многолюдной. Ведь тут всего несколько домов.
Подойдя к автомашине, Хидвеги на секунду задержался, взглянул через маленькое окошко внутрь. В ней никого не было. «Вероятно, шофер тоже поднялся наверх», — успел он подумать.
Майор вошел в парадное и, решив, что здесь уже можно бежать, бросился вверх по лестнице… Ему показалось, что где-то мелькнула неясная тень. Сделав еще два прыжка, он услышал резкий окрик:
— Майор Хидвеги!
Хидвеги остановился, обернувшись на голос. На лестничной площадке стоял черноусый мужчина в очках.
— Да? — вопросительно отозвался Хидвеги, и в тот же миг его обожгла острая боль. В глазах потемнело…
— Ну, как вы себя чувствуете? — спрашивал чей-то далекий-далекий голос. Жгучая, колющая боль. Голова раскалывается на части, словно по ней бьют молотками. Хидвеги с трудом приоткрыл глаза. Его тошнило. «Где я? В больнице? — пытался он сообразить, но