Читать интересную книгу Время не ждёт - Ваграм Апресян

Прежде, перед отъездом ли за границу или перед другими длительными отлучками, он подолгу колебался, не зная, сказать ли ей, наконец, то, что давно собирался сказать. Готовое слететь с языка сокровенное слово никак не слетало. Прощаясь, Ольга, казалось, понимающе и сочувственно пожимала Игнатьеву руку, а он, отвечая ей горячим рукопожатием, пытался хоть этим передать то, что он чувствовал в эту минуту. В такие мгновения он ясно читал в ее глазах: «Я знаю, что вы хотите сказать мне, и хорошо делаете, что не говорите, ведь так неясен наш завтрашний день». Теперь Игнатьев не колебался. Войдя к ней, он, однако, решил, что опять не скажет желаемого слова. Она поняла и, как видно, одобрила его решение — впереди еще война, неизвестность, — и он понял, что она не осуждает его.

Вернувшись домой, Игнатьев застал ожидающего Чупрынина. Переночевав у себя дома, Чупрынин пришел сопровождать подпоручика в ГАУ. Они повезли оптический прицел, но из ГАУ их направили на Литейный проспект в Артиллерийский комитет. Фронтовиков встретил младший научный руководитель Арткома капитан Агокас. Между изобретателем и капитаном Агокасом быстро установился деловой контакт. Агокас подробно ознакомился с конструкцией прибора и дал восторженную оценку его техническим достоинствам. Он признал изобретение Игнатьева лучшим из всех существующих противоаэропланных приборов.

Через некоторое время на заседании Арткома выслушали доклады Игнатьева и Агокаса об оптическом приборе. Игнатьев ознакомил генералов и офицеров с историей изобретения прибора, тут же в натуре показал им его несложное устройство и предъявил акты фронтовых комиссий. Агокас дал свою характеристику, подчеркивая преимущества прибора перед существующими зенитными прицелами. Артиллерийский комитет одобрил доклады, признал оптический прицел Игнатьева вполне удачным и заказал опытный образец Петроградскому орудийному заводу. Изобретатель должен был оставить на заводе самодельный прибор, а также, если он этого пожелает, внести конструктивные поправки. В порядке поощрения Игнатьева назначили командиром отдельной зенитной батареи штаба одной из вновь формирующихся армий и присвоили ему чин поручика.

Поправок было много. Изобретатель решил изготовить совершенно новые чертежи и расчеты шкал. За этим он обратился к «Петру»— Сергею Николаевичу Сулимову. «Петр» и «Магда», ставшая его женой, встретили его с радостью, начались воспоминания, взаимная информация о партийных делах и общих друзьях. Сергей Николаевич горячо взялся за составление чертежей нового прибора и вскоре их закончил.

Оставив прибор и чертежи в Петрограде, Игнатьев взял у Буренина партийную литературу и поехал на фронт попрощаться с боевыми друзьями.

Поручик Игнатьев попросил командование бригады отпустить Чупрынина вместе с ним на новое место службы. Но пока он оформлял документы, случилась беда: во время очередного налета авиации на железнодорожную станцию осколок бомбы попал Чупрынину в ногу, серьезно поранив его. Поручик поехал в госпиталь попрощаться с партийным и боевым товарищем. Лежа на кровати, «Илья Муромец» долго беседовал с Игнатьевым, а под конец протянул ему свои могучие руки. Они крепко обнялись и поцеловались. Выпрямившись, поручик заметил, что добрые глаза фронтового друга заблестели от влаги. «Слеза. Как это не вяжется с мужественной внешностью «Ильи Муромца», — подумал Игнатьев, поднося платок к своим глазам. Так они расстались. Из госпиталя Игнатьев уехал прямо в район города Луцка, в распоряжение штаба Особой армии.

Особую армию сформировали летом 1916 года. К этому времени появились двухмоторные немецкие бомбовозы «Гота», поднимающие 450 килограммов бомб на высоту 4000 метров. Летали они со скоростью 112 километров в час. Большой бомбовой груз поднимали также и самолеты «Сименс-Шуккерт». Тихоходный «Таубе» заменил новый истребитель «Фоккер». Резко улучшились конструкции аэропланов, но еще заметнее выросла авиация численно. Бороться с воздушным противником стало несравненно труднее, чем раньше. Игнатьеву дали батарею из четырех пушек, поставленных на деревянные поворотные круги системы Розенберга. Батарея занимала позицию в 27 верстах западнее Луцка. Она должна была прикрывать штаб Особой армии и город от воздушных налетов, а налеты на Луцк — узел коммуникаций фронта — совершались очень часто. Пользуясь обычным дальномером и высотомером, то есть тем, чем пользовались еще в начале войны, Игнатьев безуспешно обстреливал небо.

Так же безуспешно он «обстреливал» ГАУ письмами с просьбой ускорить изготовление заводского образца прибора. В начале октября Игнатьев выехал в Петроград, чтобы на месте продвигать дело вперед. Два месяца он энергично воевал за форсирование выпуска прицела и все напрасно. Наконец, убедившись, что без крупной взятки крупным начальникам из ГАУ ему не видать заводского образца прибора, Игнатьев махнул рукой, решив вернуться на фронт ни с чем.

Вечером, дня за три до отъезда, к Игнатьеву прибежал Буренин «по очень важному, неотложному делу»— за советом...

Николай Верещагин

Ночь. На баке кронштадтской пловучей тюрьмы промелькнула фигура человека. Часовой, одетый в громадный тулуп с поднятым воротником, прошел мимо заключенного, в сторону кормы, не заметив его. Заключенный мигом перевалился через борт, спустился по якорной цепи на лед, крепко держа подмышкой котомку. Он прижался спиной к борту судна, прислушался к чуткой тишине ночи, затем, бесшумно ступая, пошел по направлению к Ораниенбауму. В пути беглец наткнулся на гранитную стену. Это был мыс одного из маяков. Обходить мыс было далеко, поэтому он взобрался на стену, чтобы идти прямо. Не успел он сделать и двух десятков шагов, как его окликнул часовой. Беглец метнулся обратно. Раздались выстрелы, над ухом просвистели пули. Он спрыгнул с гранитной стены, угодив по самую шею в снег, и беспомощно забарахтался. Раздались новые выстрелы, послышался топот ног...— ближе, ближе.— Беглец замер в сугробе. Спустя некоторое время, когда шаги ищущих стихли, он с трудом выкарабкался из снега и пошел дальше. Вдруг под его ногами закачался лед, он упал, едва не соскользнув в пучину моря. Это вечером ледокол разрушил ледяной панцырь. В беспросветной тьме, прыгая с льдины на льдину, беглец преодолел гибельное место, выбрался на берег. Скрываясь в гуще елок от ищущих конных жандармов, он добрался к утру до станции Ораниенбаум. Под железнодорожной платформой сменил арестантский костюм на матросский, который нес в котомке, после чего поехал товарным поездом в Петроград.

Звонок в три часа ночи встревожил Буренина, ожидавшего с часа на час полицию с обыском. Буренин открыл дверь. В переднюю вошел человек, голова которого была закутана в башлык. Лишь глаза его блестели в глубине оставленной для обзора щели. Николай Евгеньевич развернул обледенелый башлык и ахнул:

— Верещагин!.. Да ведь вы уши обморозили...

Молодой матрос с коротким вздернутым носом улыбнулся, протянув руку Буренину.

— Боже мой! Да что с вами? У вас и руки белые... Откуда вы?— заволновался Николай Евгеньевич и, не дождавшись ответа, побежал куда-то за гусиным жиром. Надо было сначала спасти руки, ноги и уши Верещагина от ампутации, а потом уже спасать его самого от жандармов.

Года два назад матрос Верещагин с миноносца «Сибирский стрелок» встретился на подпольной работе с Бурениным. Юный моряк понравился Николаю Евгеньевичу. Он начал заходить к Буренину, посещал с ним музеи, читал рекомендованные им книги. С тех пор они поддерживали друг с другом связь, которая прерывалась вследствие ареста матроса. Верещагин был заключен в пловучую тюрьму за распространение листовок среди команд миноносцев и линкора «Петропавловск». Теперь Буренин и Верещагин снова встретились. Однако дом, за которым зорко следили сыщики, не мог считаться надежным убежищем для беглого арестанта. Надо было срочно найти ему более безопасное место. Но где? С этим вопросом и зашел Буренин к Игнатьеву.

Александр Михайлович сразу ответил:

— Матрос станет солдатом и в качестве вестового поедет со мной на фронт.

Он встретился с Верещагиным. Тот принял предложение, но при разговоре с поручиком подозрительно косился на него. А когда поручик ушел, матрос обратился к Николаю Евгеньевичу.

— Что-то не верится, чтобы в офицерском мундире мог ходить человек доброй души, — сказал он.

Буренин вскинул голову и расхохотался.

— Что же вы согласились ехать с ним?— спросил он я успокоил:— Вы мне верите? Так верьте и ему.

Через несколько дней Верещагин оделся в солдатское обмундирование, получил от Игнатьева необходимые документы и вместе с ним выехал на фронт. В каждый свой приезд в столицу Игнатьев захватывал партийную литературу для фронта, безопасности перевозки которой способствовала его офицерская форма. Часть брошюр они взяли на Съезжинской улице у Каниной. Верещагин нес этот груз к поезду, проникаясь все большим доверием к поручику. Солдат и офицер ехали в разных вагонах. На больших станциях Игнатьев заходил к Верещагину, справлялся о его самочувствии, спрашивал, сыт ли он, изредка приносил ему чего-нибудь поесть, чем очень удивлял спутников вестового. На одной из станций Игнатьев рассказал Верещагину, что он едет в армию, называвшуюся тринадцатой. Однако суеверные генералы испугались цифры 13 и назвали армию Особой.