Вадику эти занятия тоже доставляли удовольствие — Паулина не сомневалась в этом. Он никогда не спешил поскорее покончить с педикюром. Каждый ее пальчик обрабатывал долго, сосредоточенно. Изредка, слегка поранив щипчиками нежную кожицу кутикулы, он зализывал ранку языком — мама еще в раннем детстве открыла ему секрет: слюна — лучшее заживляющее средство.
А потом приходил вечер, а вместе с ним на пороге появлялся хмурый отец.
Мамино лицо в одно мгновение прекращало светиться счастьем.
На этом волшебство заканчивалось, и Вадик отправлялся в постель. Но сон редко приходил сразу.
Вадим мучительно прислушивался к ритмичному поскрипыванию кровати за стеной. И обливалось кровью детское сердечко…
Возбужденное сыновней ревностью воображение рисовало картины кровавой расправы над отцом, подлым насильником любимой матери.
И плакал мальчишка, давясь горькими слезами, пряча слезы в подушку.
И упорно билась мысль в висок, не находя выхода: 'Гад, гад, что же ты делаешь?! Она же моя!!!'
***
Ларочка упивалась яростью.
Подлец, сволочь! Он отказался от нее! Побрезговал. Унизил отказом.
А ведь она не просила ничего особенного. Да любой нормальный мужик только счастлив был бы! Кто в здравом уме откажется от халявы? Кто?!
Разве что импотент. Но это ж глупость несусветная — Русаков, и вдруг импотент. Черкасов — почему нет? Очень даже да. Но Русаков?!
Она, правда, так и подумала сначала: как пить дать — импотент.
Но это со злости. Потому что отказался, сволочь. Вот именно — сволочь! Но не импотент: она ведь сама, собственными руками, да что там руками — всем своим телом чувствовала его налитую плоть. Так что…
Так что — просто сволочь. Побрезговал. Не хочет осквернять память о бывшей жене. Ну-ну.
Ничего, еще не вечер. Этот гад еще пожалеет. Ларочка ему устроит райскую жизнь. Она умеет мстить. Кто не верит — пусть у Ирки спросит.
Русаков до конца дней будет жалеть, что посмел отказать Ларочке. Дурак какой — не столько ей отказал, сколько самому себе. Она же видела, чувствовала, как ему хотелось. Ну и дурак!
Месть Ларочка выбрала не самую затейливую, зато верную. Стала названивать Русакову по ночам, и молчать в трубку. А тот наивный идиот с перепугу решил, что ему названивает Ирина. Вот умора-то!
А Ларочка с удовольствием подыгрывала — заодно Ирку лишний раз подставит.
— Але?
— …
— Але? Але, Ира, это ты? Ира, не молчи. Это ты?
Ларочка начинала усиленно дышать, изображая взволнованность. Трубка замолкала, то ли слушая ее дыхание, то ли возмущенная ночным звонком. Потом сердитым голосом Сергея ругалась:
— Прекрати! Или говори, или перестань звонить. От твоих звонков просыпаюсь не только я — ты же и дочери спать не даешь! Хочешь поговорить — говори. А лучше позвони вечером. Если только нам еще есть о чем говорить.
Ночь от ночи монологи Русакова становились более гневными:
— Прекрати звонить! Ты не даешь нам спать! У тебя что, от молодого любовника крыша совсем набок съехала? Оставь нас в покое!
А Ларочка только хихикала. Она и не думала, что так легко будет настроить Серегу против Ирки. Они-то, конечно, и так уже развелись, но кто знает, какая бредовая идея взбредет в Иркину голову? Вдруг надумает мириться, просить прощения. Вдруг он простит? Нельзя этого допустить. Друзья мои, вы еще очень горько пожалеете, что не оценили в свое время Ларочку Трегубович!
Однажды ночью, в очередной раз набрав знакомый номер и намереваясь вдоволь позабавиться гневом Сергея, она услышала женский голос:
— Але?
Опаньки. Это еще что за новости? Ларочка отлично знала голос Маришки, узнала бы и голос Сережиной матери. Но это определенно была совершенно посторонняя женщина!
— Але, — повторила трубка. — Вас зовут Ирина и вы хотите поговорить с Сергеем? Должна вас разочаровать: отныне вам придется говорить только со мной. Меня зовут Евгения. Ну что? Будем говорить или дышать?
Впервые за два месяца еженощных звонков Ларочка первой положила трубку.
***
Неожиданный визит Черкасова ничего не изменил. Они по-прежнему оставались начальницей и подчиненным.
Человеку невнимательному могло показаться, что не происходит ничего необычного. Лишь особо пристрастный взгляд уловил бы, что не все так просто.
Жалюзи в кабинете Русаковой по-прежнему были закрыты весь день. Однако теперь иной раз Ирина забывала открыть их на время визита Черкасова.
И происходило это все чаще. Тем не менее, любопытная секретарша после подробнейшего изучения обстановки сквозь щель в жалюзи вынуждена была констатировать: в кабинете не происходит ничего интересного. Да и после визитов Черкасова Ирина уже не выглядела выбитой из колеи. И Трегубович разочаровано выворачивала губки: фи, так неинтересно…
Ира не замечала ее разочарования. Вернее, ей было плевать на него, как и на саму Лариску. Плевать, что та думает. Плевать, что делает. Главное свое зло Трегубович уже совершила, тем самым обезвредив саму себя.
Нельзя сказать, что Ирина окончательно выздоровела. От такой боли не выздоравливают. Однако теперь она могла дышать. Не полной грудью, конечно — полной грудью она уже никогда не сможет. Но теперь она не задыхалась от боли. Она снова могла жить. Пусть в полсилы — это уже большое достижение.
Она даже выглядела лучше, чем без малого два месяца назад. По крайней мере, сама была довольна отражением. Стало приятно заниматься своей внешностью: стрижки, укладки, маски, макияж. Коль уж она не умерла — должна выглядеть живой, а не ходячим трупом.
Делала это для себя. Однако в глубине души понимала: не только для себя. Может, даже не столько для себя. Но это нюансы, которые никого не должны волновать.
Теперь визиты Черкасова в ее кабинет не пугали Иру. В некотором роде она их ждала. Не терялась в его присутствии, как раньше. Не становилась неуклюжей, роняя на пол все подряд, краснея и бледнея перед ним, как курсистка.
Они ни разу не обмолвились о том памятном вечере. Говорили лишь о работе. И вовсе не из боязни быть услышанными посторонними ушами. Просто они до сих пор были всего лишь сотрудниками.
Да, несколько недель назад один из них фактически спас жизнь другому, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи, если можно обсудить более животрепещущие вопросы? Например, как повысить эффективность рекламы? Сколько процентов от прибыли имеет смысл вкладывать, дабы реклама или PR-акции приносили ожидаемый результат, но не съедали лишних денег. Какой процент рекламного бюджета пустить на телевидение, какой на печатную продукцию, а что пустить на биг-борды, и какой из этих вариантов, в конце концов, наиболее эффективен?