мадемуазель Тереза.
Все смолкают. Небольшая пауза.
Эпизод 13
Тереза (спустившись, ни к кому в особенности не обращаясь): Господи, какой сегодня отвратительный день. Все просто так и валится из рук. Хотела узнать, когда приходить завтра на занятия, так надо было случиться, чтобы отключили телефон. Как специально.
Брут: Отключили телефон?.. А мне как раз надо было срочно позвонить.
Следователь: И мне тоже… Вы думаете, это надолго?
Брут: В прошлом месяце как-то отключили почти на неделю.
Изумленно присвистнув, Следователь, смотрит на Брута.
Что делать, господин следователь. Это не столица.
Следователь: Это я уже понял.
Бандерес: Знаете, мадемуазель Тереза?.. Розенберг проиграл мне целую кучу денег… Тридцать монет.
Розенберг: Не слушайте его, мадемуазель. Он просто жульничал. А так он не умеет даже правильно держать кий.
Тереза: Господи. Какие вы все скучные с этим вашим бильярдом, если бы вы только знали… (Проходит за стойку бара). Я поставлю что-нибудь, папа? (Исчезает за стойкой бара и почти сразу появляется с пачкой пластинок в руках). Вот смотрите, тут целая куча пластинок, а вы сидите, как будто кроме бильярда на свете больше ничего не осталось. (Перекладывая одну пластинку за другой). Гендель… Клементи… Фортепьянные концерты… (Николсену). Господин корреспондент, вы потанцуете со мной?
Николсен (показывая на стакан): Боюсь, я уже не совсем в форме, мадемуазель… Может быть завтра?
Тереза: А вы, господин Вербицкий? Вы тоже не в форме?
Вербицкий: Я был в великолепной форме, мадемуазель, можете мне поверить, но только, к сожалению это было лет двадцать назад.
Тереза: А вы, господин следователь?.. Только не говорите, пожалуйста, что вы при исполнении.
Следователь (неожиданно галантно): Увы, мадемуазель.
Тереза вновь исчезает за стойкой, чтобы поставить пластинку. Слышно потрескивание иглы, затем на сцену неожиданно громко врываются нервные звуки танго. Это та же самая пластинка, которую уже ставил Брут. Одновременно на пороге кухни появляется Александра. В одной руке она держит совок для мусора, в другой – веник. Кажется, она о чем-то хочет спросить Брута, который стоит к ней спиной, но не решается подойти.
Тереза (появляясь из-за стойки): Ну вот.
Николсен: Вот это да! (Подпевая, идет по сцене). Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…
Бандерес (подхватывая): Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…
Схватив Бандереса, Николсен не слишком уверенно ведет его по сцене в танце.
Николсен: Та-та-рара-та-та-та-та-та-рара…
Бандерес: Та-ра-ра-ра-ра-ра-та-та-та-та-та-та…
Николсен: Ей-богу, если бы я был в форме…
Неожиданно поднявшись со своего места, Осип быстро подходит к стоящей возле двери Александре и почти грубым рывком вытаскивает ее на пустую середину сцены. Затем медленно ведет ее под музыку между столиками, пока не оказывается вместе с ней на авансцене. В руках Александра по-прежнему держит совок и веник.
Александра (едва слышно): Осип…
Гремит танго. Осип ведет Александру в танце от одной кулисы к другой, то отпуская ее от себя, то вновь возвращая ее в свои объятия. Все присутствующие следят за танцующей парой.
Осип…
Длится пауза, наполненная музыкой.
Напоследок Осип опрокидывает Александру на пустой столик и на несколько мгновений замирает вместе с ней.
Николсен: Браво!
Музыка обрывается. Слышно, как пощелкивает игла проигрывателя.
Браво! (Аплодирует).
Бандерес: Браво, мадемуазель Александра!..
Вербицкий (вяло): Браво. Браво…
Подведя Александру к стойке, Осип оставляет ее там, где начался их танец, и возвращается за свой столик. Оглянувшись на Брута, Александра быстро исчезает за дверью кухни. Щелкает старая пластинка.
Тереза: Танго с веником и совком. Браво… (Резко повернувшись, уходит по винтовой лестнице наверх).
Вербицкий: Пластинка, пластинка, Брут…
Брут: Слышу… (Опустившись за стойку, выключает проигрыватель).
Короткая пауза.
(Вновь появляясь за стойкой). Надеюсь, больше нет желающих послушать немного легкую музыку?..
Николсен: Если бы я был в форме, господин Брут…
Осип (Бандересу): Ну что, пойдем?
Бандерес: Пойдем.
Осип и Бандерес скрываются за бархатным занавесом.
Николсен: Мне кажется, вы забыли меня. (Не вполне твердо ступая, уходит вслед за Осипом и Бандересом).
Короткая пауза.
Вербицкий (проводив глазами скрывшихся в бильярдной, негромко): Не знаю как у вас, господа, а у меня такое ощущение, что мы только что побывали на войне.
Розенберг: Если ты еще не забыл, то эта война, между прочим, называется любовь.
Вербицкий: Ты тоже заметил?.. Да?.. Черт возьми! От них, кажется, так и несло жаром.
Брут: Жаль, что не погребальным костром.
Розенберг: Ты как-то сегодня мрачно шутишь, Брут. Может, ты заболел?
Брут (оставив посуду и выходя из-за стойки): Я скажу тебе так, Розенберг. Когда я был молодым, любовь убивала. И это было в порядке вещей, и потому прекрасно. А сейчас она только вызывает легкую приятность в области гениталий и дребезжит, как консервная банка, которую привязали к заднему бамперу машины. Поэтому иногда я спрашиваю сам себя – а что же все-таки лучше? Погребальный костер или это безвкусное дребезжание, от которого вполне может вытошнить?
Розенберг: Господи, Брут! (Понизив голос). Ты случайно не забыл, что мы говорим о твоей дочери?
Следователь (подняв голову от бумаг): Лично я, например, совершенно солидарен с господином Брутом. Молодежь совершенно распустилась в последнее время. Если бы вы знали последнюю статистику абортов, то просто схватились бы за голову.
Розенберг: И что это за статистика, господин следователь?
Следователь: Это закрытая информация, господин Розенберг.
Розенберг: Какая жалость… Ты слышал, Брут?
Брут (показывая пальцем вверх): Тс-с-с-с…
По винтовой лестнице вновь быстро спускается Тереза. Заметив ее, Вербицкий закрывается газетой, а Розенберг, повернувшись спиной, делает вид, что занят шахматами.
Тереза (подходя к стойке бара, Бруту): Ты видел, да?.. Пожалуйста, выгони ее, наконец, к чертовой матери, папа. Я больше не желаю, чтобы она жила в нашем доме.
Брут: Кто? Александра?..
Тереза: Ты сам знаешь, кто… Прогони ее.
Брут: Да что это вдруг на тебя сегодня нашло, дочка?
Тереза: Ничего… Прогони ее, папа.
Брут: И куда же я ее, по-твоему, прогоню?.. Она никому здесь не мешает. Наоборот.
Тереза: Мешает.
Брут: А по-моему, ты просто ревнуешь.
Тереза: Я? (Смеется). К этой маленькой дряни?.. Не говори, пожалуйста, глупости, папа. Не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось приводить ее к нам? Мы что, плохо жили вдвоем?.. Скажи, разве плохо?
Брут: Не шуми. Мы тут не одни.
Тереза: Мне все равно.
Брут: А мне нет. Ты ведь знаешь, что она нам родственница, хоть и очень далекая… Ну, скажи, чем она тебе помешала? Живет в подсобном помещении, не вылезает из кухни, моет полы, ходит в магазин, готовит, стирает… Хочешь сама мыть полы и ездить за рыбой?
Тереза: Знаешь? Иногда мне кажется, что ты сам готов приударить за этой бедной родственницей.
Брут: А что? Это неплохая мысль. Пожалуй, мне стоит подумать…
Тереза молча смотрит на Брута. Небольшая пауза.
Вербицкий: Все-таки интересные вещи прочитаешь иногда в этих газетах. Ученые доказали, что если съедать каждый день хотя бы по две головки чеснока, то цвет кожи становится, как у маленького ребенка…
Какое-то время Тереза молча смотрит на него, потом быстро повернувшись, уходит наверх. Небольшая пауза. Вербицкий молча смотрит на Брута.
Что?
Брут: Что?
Вербицкий: Ничего. (Вновь утыкается в газету).
Пауза. Розенберг занят шахматами, Брут опускается за стойку и гремит там посудой.
Брут (показываясь