ты как думал?.. Всякий человек должен есть, пить и иметь уважение от окружающих. И все это он может заслужить, только если он тяжело и постоянно работает. Каждый день. От зари и до вечера, без выходных и отдыха… А ты? Сидишь день-деньской с удочкой на молу? Или читаешь свои дурацкие книжки?.. Много этим не заработаешь.
Вербицкий: Что ты, в самом деле, пристал к нему, Брут? Не видишь что ли, на нем и так сегодня нет лица.
Брут: Он знает, почему я пристал.
Осип продолжает молча раскладывать карты.
Ты только не думай, что я ничего не понимаю. Я-то как раз понимаю, что если мужчина женится, то ему уже не посидеть так вот просто на берегу. Он вынужден будет крутиться, как белка в колесе, отказывать себе в самом нужном и без конца слышать про то, что в доме не хватает денег, или что пора покупать новую обувь… Кому, в самом деле, охота вкалывать с утра до ночи, да еще слышать детские крики или рассказы о том, как у кого-то пучит живот, а у кого-то, наоборот, высыпала на спине сыпь, и при этом держать в голове, что завтра надо платить за квартиру или за электричество?.. (Помедлив, ворчливо). Но тогда не надо подавать пустые надежды и изображать из себя влюбленного павлина, распушившего свой чертов хвост!
Осип молчит. Небольшая пауза.
Вот эти книжки, которые ты ей таскаешь, зачем они ей?.. Или ты думаешь, что она будет лучше готовить, если выучить французскую грамматику или начитается этого твоего Канта, у которого явно не все в порядке с головой, хоть он и немец?
Осип молчит.
Пойми, что если ей что-то и надо, так это просто выйти замуж за крепкого и работящего парня, нарожать мне внуков и принять от меня это кафе, как принял его когда-то от своего отца я сам.
Осип (раскладывая карты): Хотите, чтобы она стояла за этой стойкой, наливала водку или виски и слушала брань рабочих с молочной фермы?
Брут: Что делать, сынок. В каждой работе есть свои издержки. И рабочие с молочной фермы, они, конечно, не подарок, согласен. Но все равно, эта работа ничуть не хуже любой другой… В конце концов, один стоит за прилавком, другой водит машины, третий ловит рыбу, ну а кому-то надо варить кофе и наливать клиентам спиртное. Если бы дело пошло хорошо, она могла бы со временем кого-нибудь нанять, а там, смотришь, открыла бы еще одно кафе, скопила бы деньжат, да и переехала в настоящий город, не такой как наш… Но тебе, я смотрю, это не по душе?
Осип: Мы просто друзья, господин Брут.
Брут: Вот и скажи ей это… Скажи, если, у тебя язык повернется.
Из бильярдной появляется Николсен со стаканом виски в руке.
Николсен: Слышали?.. Они сражаются, как львы. Это надо видеть… (Подходя). Можно мне еще немного?
Поднявшись, Брут молча идет за стойку и наливает виски.
Спасибо. (Отойдя, садится за один из столиков и достает свой блокнот).
Небольшая пауза, в продолжение которой Брут вновь выходит из-за стойки и садится за столик, за которым сидит Осип.
Брут: Ты считаешь себя умнее всех, потому что проучился два года в Университете. Но это еще не повод бездельничать и смотреть на окружающих свысока… Вон посмотри на Вербицкого. Кажется, где он только не учился, а что проку?.. Хочешь, как он, сидеть и ждать, когда к твоей жалкой пенсии прибавят еще пару монет?
Николсен (отрываясь от блокнота, Осипу) Вы учились в Университете? И в каком же?
Осип: В нашем, столичном.
Николсен: И на каком отделении?
Осип: На кафедре теологии.
Николсен: О!..
Брут: Отец чуть не убил его, когда узнал, что он поступил на заочное отделение. Мы едва его успокоили. Да и то. Кому здесь на побережье нужны люди, которые только и умеют, что чесать языками, да листать никому не нужные книжки?
Николсен: Образование может быть совсем не такая дурная вещь, как вы, наверное, думаете, господин Брут.
Брут: Каждому свое, господин корреспондент. Одни вон читают книжки, а другие всю жизнь таскают тяжести, копают землю и даже не совсем твердо знают, какой формы земля по которой они ходят… Нет, господин Николсен. Если ты родился в семье рыбака, то, скорее всего, всю жизнь будешь вязать сети и смолить свою лодку. И тут уж ничего не поделаешь.
Николсен: Случаются и исключения.
Брут: Редко.
Николсен: На то они и исключения, господин Брут… Как сказал один сумасшедший, но великий еврей – все прекрасное редко, да вдобавок еще и трудно.
Брут: Евреи, пожалуй, скажут.
Из бильярдной доносится чьи-то победные крики.
Осип (поднявшись): Пойду, взгляну.
Николсен (пряча блокнот): Надо посмотреть.
Николсен и Осип уходят в бильярдную.
Вербицкий (отложив газету, громким шепотом): Зачем ты травишь нашего бедного мальчика?
Брут (тоже громким шепотом): А ты что же, хочешь, чтобы он женился на собственной сестре?
Вербицкий (шепотом, косясь на следователя): Чушь! Я тебе говорил об этом уже сто раз – ребенок мой!
Брут (шепотом): Розенберг говорит то же самое.
Вербицкий: Розенберг – дурак. И к тому же он импотент. Мне Мариам рассказывала, что он никуда не годится.
Брут: Мариам рассказывала это про всех.
Вербицкий: Тш-ш-ш… Все равно, ты не должен так обращаться с ним, Брут. Тем более что он, кажется, даже и не собирается жениться на твоей Терезе.
Брут: Ты плохо знаешь женщин, Вербицкий. Если бабе придет в голову тебя окрутить, то ты сам не заметишь, как затопаешь под венец под марш Мендельсона.
Вербицкий: Ты это о себе?
Из бильярдной раздается шум и крики. Резко откинув занавес, на пороге появляется рассерженный Розенберг. За ним – улыбающийся Бандерес. Вслед за Бандересом появляются Николсен и Осип.
Розенберг: Нет, это просто издевательство!
Бандерес: В пух и прах!
Розенберг (проходя к своему столику): Ни одного бесспорного очка, ничего!
Бандерес: В пух и прах!
Розенберг: Он просто жулил… Я сам видел.
Бандерес: В прах и пух. (Смеется). С тебя тридцать монет, коллега.
Розенберг: Не беспокойтесь, господин Бандерес. Вы получите свои деньги и притом немедленно. (Роется в карманах).
Николсен (садясь за пустой столик): Зато теперь мы знаем, на чьей стороне небеса.
Розенберг: Не говорите глупости, господин корреспондент. Человек, который жулит и не умеет правильно держать кий, не может иметь к небесам никакого отношения… (Открыв кошелек). Вот ваши деньги, господин обманщик!
Бандерес (забирая деньги): В пух и прах!
Розенберг (снимая кипу и пряча ее в карман): В Талмуде написано – «не верь игроку, который играет в базарный день, потому что счастье его недолговечно»… (Бруту). Налей-ка мне что-нибудь. Можно покрепче.
Бандерес (садясь за стол Осипа): Тридцать монет за один вечер, – я думаю – это неплохо, а? (Смеется).
Брут наливает Розенбергу. По винтовой лестнице, что-то напевая, спускается Тереза.
Вербицкий: А вот и наша милая