— Чорт возьми! — рассердился Бостлер, — что же я мог сделать, если этот малый хотел отнять у меня одежду?
— Разве вам неизвестно, что полицейская стража всего в одной миле от этого дома? Ведь теперь вы послали за полицией. Вы могли сделать это и раньше. Платье свое вы получили бы назад в полной сохранности.
— Ну, нет! — воскликнул Бостлер, — я всегда соблюдаю себя во время тренирования и готов жертвовать многим, но это чересчур. Является какой-то французик, который и муху толком сшибить не умеет, требует у вас одежду, а вы должны уступить. Этого я переварить не могу.
— Э, милый, что толку в вашей одежде? Ведь один лорд Рофтон поставил на вас пять тысяч фунтов. В среду на вас должны смотреть пятьдесят тысяч народа. Хороши вы будете с вашим припухшим коленом. И, кроме того, пойдут сплетни, что вот, дескать, Бостлер убил француза. С кем вы связались? Разве вы не знаете, что французы не имеют понятия о настоящем бое?
Услышав это, я приподнялся и, сев на постели, произнес:
— Друзья мои, я очень плохо понимаю, что вы говорите, но я все-таки слышу, что вы говорите глупости. Мы, французы, имеем очень хорошее понятие о том, что такое бой. Мы сделали визиты почти во все европейские столицы и, надо думать, скоро побываем и у вас, в Лондоне. Но мы бьемся, как солдаты, понимаете ли вы, — как солдаты, а не как уличные мальчишки на навозной куче. Дайте мне саблю, а себе возьмите другую, и тогда вы узнаете, как дерутся люди, живущие по ту сторону канала.
Оба англичанина серьезно, чисто по-английски, уставились на меня.
— Ну, мусью, я очень рад, что вы не мертвец, — произнес, наконец, старый. — Когда мы с Бостлером несли вас в дом, на вашем лице не было заметно и признаков жизни. Вы, молодец, мусью, ваша голова выдержала натиск самого лучшего мастера во всем Бристоле.
— Да, он человек со сноровкой, — произнес Бостлер потирая себе колено, — он налетел на меня как бык, я пустил в ход мой всегдашний прием справа налево, и он упал на землю словно мертвый. Уж это не моя вина, мусью, извините! Я вас предупреждал, что вы рискуете получить на орехи.
А англичанин постарше, приветливо глядя на меня, сказал веселым тоном, точно поздравляя меня:
— Ну, теперь у вас будет чем помянуть молодость. Вы побывали в руках самого лучшего во всей Англии легковесного чемпиона.
— Я привык к ударам, — ответил я и, расстегнув мундир, показал две огнестрельные раны на груди. Затем я показал рану на лодыжке и поврежденный испанским разбойником глаз.
— Да, этот человек поел на своем веку каши, — с симпатией произнес Бостлер.
— Из него бы вышел великолепный чемпион среднего веса, — подтвердил тренер, — многим бы он бока обломал. Дайте мне этого француза на шесть месяцев, и я из него сделаю прямо конфетку. Жаль, что ему придется итти назад в тюрьму!
Его последние слова мне совсем не понравились. Я застегнул мундир и встал с кровати.
— Я думаю, что вы мне позволите теперь продолжать мой путь, — произнес я.
— К сожалению, мусью, это невозможно, — ответил тренер. — Неприятно, разумеется, отправлять в тюрьму такого человека, как вы, но дело — всегда дело. За вашу поимку назначили двадцать фунтов награды, имейте это в виду. Сюда уже приходили утром и искали вас. Вероятно, теперь уже осталось недолго ждать.
— Но неужели вы меня выдадите?! — воскликнул я. — Если мне удастся добраться до Франции, я вам вышлю не двадцать, а сорок фунтов. Клянусь вам в этом честью французского солдата.
Но в ответ на мои слова англичане только мотали головами. Напрасно я говорил об английском гостеприимстве и о том, что между добрыми людьми всех стран и народов должны быть товарищеские отношения. Убеждать этих людей было все равно, что убеждать две деревянные дубины, которые стояли теперь в углу комнаты. Будь на их месте французы, они рыдали бы на моем плече от того, что я им говорил, но англичане были бессердечны, и на их бычачьих лицах не видно было и тени сочувствия.
— Нет, дорогой мой, — сказал старый тренер, — Бостлер должен участвовать в бою в среду, а это будет невозможно, если его посадят в кутузку за укрывательство иностранца. Я должен думать о Бостлере и рисковать ничем не стану.
Видя, что этих ослов не убедишь, я прыгнул к углу комнаты, схватил одну из дубин, замахнулся ею прямо над головой Бостлера и крикнул:
— Все равно, — я его изуродую и биться в среду он не будет.
Бостлер выругался и хотел на меня броситься, но старый тренер удержал его.
— Смирно, смирно, Бостлер, — простонал он в ужасе, — прошу вас не выкидывать при мне ваших штук. Уходите отсюда, французик! Поворачивайте пятки, да поскорее, а то он вырвется!
Я решил, что старый тренер дает мне благой совет, и бросился к двери. Но, когда я вышел на воздух, голова у меня закружилась, и я должен был прислониться к стенке, чтобы не упасть. Слишком много пережил я за последние дни и поэтому неудивительно, что мои силы были надорваны.