три санитарные двуколки, служившие в то время основным транспортом для эвакуации раненых из батальонов в ППМ. На одной из таких двуколок, с тощей лошадкой впереди, примостился и Борис. Едва он, кое-как скорчившись, прилёг на какие-то мешки и упёрся головой в бок кого-то из санитаров, залезших в двуколку раньше, как тут же заснул. Те 2–2,5 часа, которые были потрачены на путь до нового, а по существу, старого расположения ППМ 41-го полка, он проспал так, как будто бы находился не на мешках, набитых чем-то довольно жёстким, положенных на тряскую двуколку, а на мягкой пуховой перине.
Когда двуколка остановилась, и ездовой санитар начал распрягать лошадь, чтобы увести её в старый, ранее вырытый «лошадиный» окоп и покормить измученное животное, Борис проснулся. Чувствуя, что всё его тело в синяках, он спросил своего соседа, тоже сползшего с повозки и с наслаждением потягивавшегося:
— Послушайте-ка, товарищ санитар, а что в этих мешках такое жёсткое? Все бока продавил.
Тот, взяв протянутую ему Алёшкиным папиросу и прикурив, вполголоса сказал:
— Да там, знаете ли, товарищ военврач, противогазы лежат. Мы, когда на передовую ходим, их с себя снимаем. Ну, чтобы не потерялись, старшина роты вот их в мешки сложил. Беда с этими противогазами! С одной стороны — санитарная сумка, за плечами вещмешок, винтовка, а тут ещё и противогаз сбоку! Ну, как тут раненого потащишь? Вот мы потихоньку со старшиной и уговорились: когда за ранеными идём, сидоры наши (так бойцы почему-то прозвали вещевые мешки) и противогазы в ППМ оставляем. Да и винтовку не всегда берём, сподручнее так-то, и лошади легче. Ведь и так всю эту «муницию» с каждым раненым грузим, а тут ещё и наше будет. Только вы, товарищ военврач, об этом начальнику ППМ не проговоритесь, а то нам со старшиной достанется!
Борис усмехнулся, пообещав Кузнецову ничего не рассказывать, а сам решил: «Будь что будет, но сегодня же дам распоряжение по всем полкам, чтобы санитаров, когда они заняты эвакуацией раненых, от всяких лишних тяжестей обязательно освобождать. Действия санитаров — это тяжёлая работа. Именно работой называет комиссар дивизии боевую службу всех без исключения — и бойцов, и санитаров, и командиров самых разных рангов. Только тот может надеяться на успех в деле, кто научится хорошо работать, отлично владеть своим ремеслом, в чём бы оно ни заключалось, и, соединив это с верой в победу, добьётся этой самой победы. Ну, веры и преданности у огромного большинства наших командиров и бойцов достаточно, об этом говорят многочисленные случаи героизма отдельных людей и целых групп. А вот умения… Умения-то, наверно, нам ещё не хватает. И это наступление опять провалилось, да и медсанбат наш тоже сильно подкачал. Впрочем, почему один медсанбат? В конце концов, всех поступивших раненых мы обработали, с передовой тоже всех вывезли. Это санотдел армии подвёл, эвакуации не наладил. Правда, и командир медсанбата никакой инициативы по отправке раненых в тыл не проявил, да и я тоже этот вопрос упустил. Плохо мы ещё работаем, плохо». Так думал Борис, сидя около двуколки и куря папиросу за папиросой.
Уже совсем рассвело, когда на западе в расположении немцев раздался гром артиллерийской и миномётной стрельбы, а затем почти беспрестанные разрывы снарядов и мин. Такая яростная канонада длилась, наверно, около двух часов, за это время к ППМ подошла первая машина из санбата. Борис, воспользовавшись тем, что в ППМ раненых не было, быстро завернул её и отправился в батальон. Теперь до первого эшелона медсанбата, где уже сосредоточились все его силы, от ППМ 41-го полка, находившегося в лесу, южнее станции Назия, оставалось всего пара километров. Дорога была относительно хорошая, и Алёшкин очутился на территории медсанбата менее, чем через полчаса.
Отправив машину в ППМ 41-го полка, он зашёл в свой домик, стоявший на отшибе, и, встреченный обрадовавшимися его возращению Вензой и Джеком, уселся за почти моментально принесённый завтрак. Венза и сам принялся за еду. Разумеется, не был забыт и Джек.
Во время завтрака писарь рассказал Алёшкину, что в батальоне всё в порядке, почти все поступившие раненые обработаны. Сангородский заставил врачей работать посменно, и сейчас часть из них отдыхает. Но самое главное, что обрадовало Бориса, это сообщение о том, что из эвакопункта армии в течение ночи пришло два больших автобуса, которые увезли человек двенадцать тяжёлых и пятьдесят легкораненых. Кроме того, Лев Давыдович сумел отправить человек тридцать с попутными машинами. Медсанбат теперь был способен принять около двухсот раненых.
Во время рассказа Вензы слышалась непрекращающаяся канонада. Алёшкин решил, что это артиллерийская подготовка, что после её окончания немцы пойдут в наступление и, судя по интенсивности огня, количество фашистских войск на этом участке фронта значительно увеличилось, а, следовательно, дивизии придётся нелегко. Конечно, поступление раненых увеличится, и к этому надо готовиться.
Проводимая немцами артподготовка затихла, но не перенеслась вглубь, в тылы полков и дивизий, как это обычно бывало при наступлении, а просто внезапно оборвалась. Это удивило. Непривычным было и то, что наша артиллерия почти не отвечала на огонь противника. Наверно, чтобы не раскрывать своего местоположения и неожиданно открыть огонь в начале атаки.
Почти сразу же после прекращения артиллерийского обстрела с запада донёсся нарастающий гул летящих фашистских самолётов. Борис со страхом подумал: «Ну, если пятачок второго эшелона всё ещё по-прежнему забит ранеными, то при первом же налёте авиации там будет настоящая каша. Наверно, отправлю часть машин сейчас туда, пусть они хоть сколько-нибудь увезут. Да и самому надо поехать, а в штаб дивизии уже потом», — и он сказал:
— Пойду по батальону, посмотрю, как обстоят дела. Да, надо бы маскировку проверить, займитесь этим, товарищ Венза.
Борис вышел из своего домика и в этот момент увидел свернувшую с основной дороги санитарную машину, приближавшуюся к шлагбауму перед въездом в батальон. К этому времени медсанбат уже научился все подъездные пути к своей территории перегораживать шлагбаумами и около них держать часовых. Обязанности организации охраны лежали на начальнике штаба батальона лейтенанте Скуратове, и он исполнял их с безукоризненной аккуратностью.
От домика начсандива до шлагбаума было шагов около ста, Алёшкин заторопился к остановившейся машине. В это время из неё вышел сидевший рядом с шофёром командир. Фигура этого человека показалась Борису очень знакомой. Из задних дверей машины вышли ещё двое. Одного Борис узнал, это был армейский хирург Юлий Осипович Зак, а другого — молодого высокого брюнета с усиками — видел впервые. Борис находился уже в нескольких шагах от машины, когда первый командир, до этого