Но в то же время оставлять старшего врача полка в совершенном неведении было нельзя, поэтому он ответил:
— Ну, как там с подкреплением будет, это не нашего ума дело. А нам нужно быть готовыми к тому, чтобы раненых возить из батальонов и отсюда как можно скорее. Да и здесь надо осторожнее быть. Видите, что получилось? А мы тоже ведь немного виноваты: надо было прогнать эту кухню, послать, как всегда, санитаров с термосами за обедом. Может быть, тогда ничего бы и не было, а так сколько человек бессмысленно погибло… Одним словом, товарищ Кузнецов, будьте осмотрительнее, да раненых от себя быстрее отправляйте.
Через час Борис входил в землянку наблюдательного пункта штаба дивизии. Там в это время находились и командир, и комиссар дивизии. Доложив о случившемся около ППМ 41-го полка, Алёшкин сказал, что собирается съездить в район 50-го стрелкового полка, но комдив возразил:
— Нет, там вам сейчас делать нечего. Они, правда, как и 55-я морская бригада, остановились, но на них пока сильного давления нет. Сейчас немцы сосредоточили все усилия на нашем левом фланге, туда, видимо, и большие силы бросили. Поэтому труднее всего придётся 41-му полку и тому батальону 51-го полка, который ему придан. Постарайтесь обеспечить вывоз раненых оттуда, да разберитесь с медсанбатом, там сейчас что-то невообразимое творится… Комиссар медсанбата комиссару дивизии такое донесение прислал, что волосы дыбом становятся. В чём там дело?
Борис недоумённо пожал плечами, он не представлял, что могло переполошить комиссара медсанбата. Ещё утром, когда он уезжал из первого эшелона медсанбата, там было всё в порядке. Что же произошло?
— Сейчас из политотдела дивизии по просьбе комиссара батальона мы отправляем дивизионный ансамбль, чтобы увеличить количество санитаров в медсанбате. Этой машиной можете ехать и вы.
Отправив Ряховского обратно в распоряжение Кузнецова, Алёшкин написал ему записку, в которой ещё раз настаивал на самой спешной и тщательной эвакуации всех раненых.
Глава десятая
Окончился третий день наступления 65-й стрелковой дивизии. В первый эшелон медсанбата Борис приехал часов в десять вечера. Там он застал довольно большое количество раненых как обработанных, так и необработанных. В помощь Картавцеву наконец прибыла новенькая врач. По причине молодости её все называли просто Ниночкой, она оказалась толковой и неробкой девушкой, и Николай Васильевич отзывался о ней с большой похвалой.
Поговорив с Сангородским, Алёшкин решил, что комиссар медсанбата, впервые попав в серьёзную боевую обстановку, видно, просто немного преувеличил трудность положения. По словам Ниночки, обработка раненых во втором эшелоне санбата проходила вполне своевременно.
Отправив бригаду санитаров, созданную из числа дивизионного ансамбля, во второй эшелон, Борис решил остаться до утра в первом, прежде всего, для того, чтобы отправить на отдых Картавцева. Ниночка полностью заменить основного хирурга пока не могла, и у того опять после почти круглосуточной работы всё начинало валиться из рук.
Алёшкин до четырёх часов утра работал в операционной. Зятем отправился отдыхать и он, а в семь часов утра его разбудил Венза, которого, в свою очередь, поднял прибывший из 41-го полка Ряховский. Кроме раненых, полученных в ППМ, он привёз медсестру Матросову, раненую по дороге в батальон, когда машина попала под артиллерийский обстрел, который, как сказал Ряховский, не прекращался ни днём, ни ночью:
— И как только нам ещё удаётся проскакивать невредимыми, понятия не имею!
Прочитав записку Кузнецова, Борис задержал Ряховского, чтобы на его машине отправиться во второй эшелон медсанбата. Сангородского он предупредил, что, поскольку сейчас в первом эшелоне скопилось уже более двухсот раненых и из них обработано немногим более половины, машину Ряховского разгружать не нужно.
— Отправим её прямо во второй эшелон. Кстати, я и сам туда еду. Что там панику развёл комиссар? Надо разобраться, — добавил Борис.
Предупредил он также Льва Давыдовича и о том, что надо ожидать ещё большего потока раненых.
Из записки Кузнецова следовало, что части 41-го полка на передовых рубежах задержаться не смогли и отошли к рабочему посёлку № 7, где были старые немецкие окопы. Командир полка приказал готовить ППМ к эвакуации в район бывших передних немецких окопов. Количество поступающих раненых продолжало быстро увеличиваться.
«Да, — думал Борис по дороге во второй эшелон, — значит, опять сорвалось, прорыв блокады не удался! И всё потому, что где-то там не сумели вовремя перестроиться и поддержать так удачно начатое 65-й дивизией наступление. Эх, неужели всё зря? Столько людей положили!..» По приблизительным подсчётам Алёшкина, за дни наступления дивизия потеряла ранеными уже более 2 000 человек, убитых было, наверно, не менее пятисот. «А что будет дальше, когда сопротивление фашистов ещё больше возрастёт?»
Приехав во второй эшелон медсанбата, Алёшкин застал действительно безрадостную картину. Весь небольшой кусочек молодого осинника и березняка, где временно расположился эшелон, где были развёрнуты операционно-перевязочный блок из двух палаток, одна госпитальная, одна эвакуационная, одна сортировочная и две палатки ППМ были заполнены ранеными, сидевшими прямо на земле, или лежавшими на носилках.
Первой, кого встретил начсандив у сортировки, была Зинаида Николаевна Прокофьева. Он не узнал её: с ввалившимися глазами, с осунувшимся лицом, она, еле держась на ногах, рассказала, что почти с самого начала боевой операции из медсанбата не вывезли ни одного раненого, и сейчас их здесь, вероятно, гораздо более полутора тысяч человек. Ими заняты все палатки, все землянки личного состава санбата. Все врачи и сёстры, кроме двух хирургов, занимаются тем, что без конца кормят, поят, а теперь ещё и вторично перевязывают нуждающихся в этом раненых, работая из последних сил. Вчера прибыло двадцать человек дивизионного ансамбля, и благодаря этому создалась возможность подменить наиболее уставших. Борис остановил её:
— Ну, а командир и комиссар батальона? Что они делают?
— Эх, не везёт нам! — вздохнула Прокофьева. — Комиссар ничего же не умеет, он по моей просьбе хоть на кухне сидит и следит, чтобы постоянно горячая вода и пища были. А командир? Да зайдите к нему, сами увидите, каков он.
Алёшкин яростно ворвался в палатку Фёдоровского — единственную, где не было ни одного раненого, и что же он увидел? Тот в расстёгнутой гимнастёрке, с всклокоченными волосами сидел на своей постели и, уставившись на наполовину опорожнённую бутылку водки, не замечая вошедшего, тупо повторял:
— Ну теперь всё! Теперь под суд! Под суд!..
Борис понял, что сейчас с этим человеком говорить о чём-нибудь — просто бесполезно тратить время. Он выскочил из палатки и бросился на поиски комиссара. Дорогой он думал: «Ну а что же санотдел армии? Ведь они же знали, что дивизия уже три дня ведёт бои!