Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь у нее была задача.
Она станет изучать мхи.
Будь Альма католичкой, она бы перекрестилась в знак благодарности Всевышнему за это открытие, ведь осознание это было сродни невесомому, чудесному ощущению, которое испытывают новообращенные. Но Альма не отличалась религиозностью. И все же ее сердце в надежде воспарило. И слова, произнесенные ею вслух, были совсем как молитва.
— Да будут благословенны труды мои, — промолвила она. — Итак, начнем.
Aerides odoratum, Lour.
Часть третья
Хирография[29] смыслов
Глава двенадцатая
Шел 1848 год, и Альма Уиттакер только что приступила к работе над новой книгой — «Полной энциклопедией североамериканских мхов». За прошедшие двадцать шесть лет она выпустила две другие — «Полную энциклопедию мхов Пенсильвании» и «Полную энциклопедию мхов северо-востока США». Полные, насыщенные множеством фактов, обе эти книги были любезно опубликованы ее старым другом Джорджем Хоуксом.
Первые две книги Альмы встретили теплый прием в кругу ботаников. Несколько уважаемых журналов почтили ее лестными рецензиями; она стала признанным мастером классификации мохообразных. Она овладела предметом не только изучая мхи, произрастающие в «Белых акрах» и на прилегающей территории, — Альма также покупала, обменивала и выпрашивала образцы мхов у коллекционеров-ботаников со всей страны и всего мира. Сделать это было легко. Ведь Альма уже хорошо разбиралась в вопросах ввоза растений, а мох был прост в транспортировке. Нужно было лишь высушить его, положить в коробку и погрузить на корабль — дорогу мхи переносили без всяких проблем. Они не занимали много места, почти ничего не весили, поэтому капитаны кораблей не возражали взять на борт лишний груз. Мох никогда не гнил. Мало того, сухой мох столь идеально годился для перевозки, что люди столетиями использовали его в качестве упаковочного материала. Еще только начав исследования, Альма обнаружила, что отцовские склады у пристани были заполнены несколькими сотнями видов мха со всей планеты; они были рассованы по углам и забытым ящикам, и никто не вспоминал о них и не изучал — по крайней мере, до тех пор, пока они не попадали под микроскоп Альмы.
Благодаря своим поискам и импорту образцов за прошедшие двадцать шесть лет Альме удалось собрать почти восемь тысяч видов мха, которые она хранила в специальном гербарии, на самом сухом сеновале в каретном флигеле. Объем ее знаний в области мировой бриологии к настоящему моменту стал настолько обширным, что почти не умещался в голове, несмотря на то что она ни разу не выезжала из Пенсильвании. Альма вела переписку с ботаниками от Огненной Земли до Швейцарии и внимательно следила за запутанными дебатами таксономистов, бушевавшими в самых узкоспециализированных научных журналах: является ли эта веточка Neckera или Poponatum отдельным видом или всего лишь модифицированной вариацией уже существующего? Иногда она встревала в эти споры, высказывая собственное мнение и публикуя свои безукоризненно аргументированные работы.
Кроме того, теперь она публиковалась под своим именем. Под полным именем. Она больше не подписывалась как «А. Уиттакер», а писала просто «Альма Уиттакер». Имя не сопровождалось никакими инициалами — у Альмы не было научных степеней, не состояла она и в уважаемых научных сообществах, как приличествует ученым мужам. Она была даже не «миссис» и не пользовалась весом, который придает женщине данный титул. Она была всего лишь Альмой Уиттакер. Теперь, совершенно очевидно, все знали, что она женщина. Но оказалось, это никого не волнует. В области изучения мхов не существовало конкуренции, и, вероятно, поэтому ей позволили столь беспрепятственно выступать в этой сфере. Сыграло роль и ее неутомимое упорство.
Год за годом исследуя мох, Альма начала лучше понимать, почему прежде никто толком не брался за его изучение: неосведомленному человеку казалось, что там изучать-то нечего. Мхи, как правило, классифицировали не на основе присущих им одним характеристик, а по признакам, которых им недоставало, и таких было немало. Мхи не плодоносили. Не пускали корней. Не вырастали выше половины дюйма, так как у них не было внутреннего клеточного скелета, который поддерживал бы рост. Мхи были неспособны проводить влагу. У них даже не было сексуальной жизни. По крайней мере, сексуальной жизни, очевидной на первый взгляд, как у лилий или яблочного цвета… или, по сути, любого цветка, обладающего явными мужскими и женскими органами. В отличие от растений высшего порядка, мхи держали свой механизм размножения в тайне от невооруженного человеческого глаза. По этой причине их еще называли криптогамными, или тайнобрачными растениями.
Мох во многом казался неприглядным, скучным, скромным и, возможно, даже примитивным. В сравнении с ним простейший из сорняков, пробивающийся из-под серого уличного тротуара, выглядел бесконечно более сложным. Но мало кто понимал то, что впоследствии узнала Альма: мох невероятно силен. Мох разрушает камень, но почти ничто не разрушает мох. Медленно, но неумолимо мох грызет валуны, и этот пир продолжается столетиями. Колония мхов способна превратить скалу в каменную крошку, а каменную крошку — в землю, надо лишь дать мху время. Под навесом обнажившейся известняковой породы мох становился истекающей влагой живой губкой, крепко вцепившейся в камень и пьющей из него обызвествленную воду. Со временем сплав мха и минерала превращался в известняковый мрамор. Внутри этой твердой, сливочно-белой мраморной поверхности навсегда запечатлевались прожилки голубого, зеленого и серого — следы старых мхов. Из этого материала была построена базилика Святого Петра; стебли древних крошечных колоний создали ее и окрасили ее стены.
Мох растет там, где не растет больше ничто. На кирпичных стенах. На древесной коре и шиферных крышах. За полярным кругом и в благоуханных тропических лесах, а еще на шкурках у бурундуков и панцирях улиток. Мох — первый признак того, что растительная жизнь возвращается на опустошенный участок земли, случайно выжженный или вырубленный намеренно выгоды ради. Мох упорен и способен заставить лес вырасти заново. Мох — воскрешающаяся субстанция. Затаившись и засохнув, комочек мха может пролежать сорок лет, но стоит вымочить его в воде, и он снова воспрянет к жизни.
Мхам нужно лишь время, и Альме начало казаться, что времени у мира предостаточно. Другие ученые, замечала она, также приходили к этому выводу. К началу 1830-х годов Альма прочла «Принципы геологии» Чарлза Лайеля,[30] где высказывалась идея, что Земля гораздо старше, чем мы предполагаем, что ей, возможно, даже несколько миллионов лет. Альма также восхищалась недавним трудом Джона Филлипса,[31] который в 1841 году выступил с новой геологической хронологией, оказавшейся даже древнее, чем считал Лайель. По мнению Филлипса, Земля уже прошла три эпохи естественной истории (палеозойскую, мезозойскую и кайнозойскую эру); Филлипс определил окаменелости флоры и фауны, принадлежащие каждому периоду, в том числе окаменелые мхи.
Идея о том, что наша планета очень стара, не шокировала Альму, однако повергла в шок многих других людей, так как прямо противоречила учению христианства. Однако у Альмы были свои собственные теории о времени, и данные об окаменелостях, застывших в первобытном океане глинистого сланца, на которые ссылались в своих трудах Лайель и Филлипс, их лишь подкрепили. Альма пришла к выводу, что во Вселенной одновременно действуют несколько разновидностей времени; будучи прилежным таксономистом, она даже не поленилась их назвать. Во-первых, решила Альма, существует понятие человеческого времени, соответствующее ограниченной памяти смертных людей и основанное на неполных воспоминаниях об истории, запечатленной в архивах. Человеческое время было горизонтальным механизмом. Оно тянулось прямой узкой линией от относительно недавнего прошлого до с трудом предсказываемого будущего. Но самой яркой характеристикой человеческого времени было то, что оно двигалось со столь поразительной быстротой — как щелчок пальцев, отдающийся во Вселенной. К несчастью для Альмы Уиттакер, ее дни на Земле, как и дни остальных смертных, попадали в категорию человеческого времени. И это означало, что ей недолго оставалось пробыть на этой Земле, и она остро это осознавала. Альма тоже была щелчком пальцев во Вселенной, как и все мы.
На другом конце спектра, решила Альма, располагалось нечто, что она назвала Божественным временем — непостижимая вечность, где росли галактики и обитал Бог (если Он вообще где-нибудь обитал). О Божественном времени Альма ничего не знала. Никто не знал. Более того, ее мгновенно раздражали люди, утверждавшие, что имеют какое-либо представление о Божественном времени. Изучение Божественного времени ее не интересовало, так как способа постигнуть его попросту не было. Это было время вне времени. Альма оставила его в покое. И тем не менее она чувствовала, что оно существует, и подозревала, что оно пребывает в состоянии некой массивной и бездонной данности.
- Повесть о смерти - Марк Алданов - Историческая проза
- Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден - Историческая проза
- Избранные и прекрасные - Нги Во - Историческая проза / Русская классическая проза