Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Тем временем, Альма, у меня тоже есть новости, и я намерена сообщить их тебе, так как касаются они похожего дела. Я намеревалась подождать, пока семья снимет траур, однако вижу, ты решила, что траур уже закончен. — С этими словами Пруденс коснулась руки Альмы, где прежде была черная креповая лента, и Альма чуть не дернулась. — Я тоже выхожу замуж, — объявила Пруденс без тени торжества или радости. — Моей руки попросил мистер Артур Диксон, и я согласилась.

На мгновение в голове Альмы образовалась полная пустота: кто такой Артур Диксон, черт возьми? К счастью, она не задала этот вопрос вслух, потому что уже через секунду вспомнила, кто это был, и ей показалось абсурдным, что она не припомнила этого ранее. Артур Диксон — их бывший учитель с бледным, покрытым оспинами лицом. Этот несчастный, сутулый малый, которому удалось каким-то образом вдолбить в голову Пруденс зачатки французского, который безрадостно помогал Альме овладеть древнегреческим. Печальное существо с депрессивными вздохами и скорбным кашлем. Скучнейшая, ничтожная фигура, чье лицо Альма и не вспоминала с тех пор, как видела его в последний раз, а это было… когда, собственно? Четыре года назад? Когда он наконец покинул «Белые акры» и стал профессором классических языков в Пенсильванском университете? Нет, вздрогнув, осознала Альма, неверно. Она видела Артура Диксона совсем недавно — на похоронах матери. И даже говорила с ним. Он любезно высказал ей соболезнования, а она еще думала, как он там оказался.

Что ж, теперь она знала. Приехал обхаживать бывшую ученицу, которая по случайному стечению обстоятельств оказалась также самой красивой молодой женщиной в Филадельфии и, надо отметить, имела все перспективы стать одной из самых богатых.

— Когда вы обручились? — спросила Альма.

— Незадолго до смерти матери.

— Как это произошло?

— Как обычно бывает, — невозмутимо отвечала Пруденс.

— Это все случилось одновременно? — спросила Альма. При мысли об этом ей стало плохо. — Ты обручилась с мистером Диксоном в то же время, что и Ретта Сноу — с Джорджем Хоуксом?

— Я не осведомлена о чужих делах, — проговорила Пруденс. Но потом немного смягчилась и призналась: — Но видимо, так и было — по крайней мере, в соседние даты. Моя помолвка состоялась, кажется, на несколько дней раньше. Хотя это не имеет значения.

— А отец знает?

— Скоро узнает. Артур ждал, пока мы снимем траур, чтобы официально посвататься.

— Но что, ради всего святого, Артур Диксон скажет отцу, Пруденс? Он же до смерти его боится. Я даже представить не могу. Как он выдержит эту беседу, не свалившись замертво? Да и ты… что ты будешь делать всю оставшуюся жизнь, если выйдешь за ученого?

Пруденс приосанилась и разгладила юбки:

— Интересно, понимаешь ли ты, Альма, что более общепринятой реакцией на объявление помолвки было бы пожелать невесте долгого здоровья и счастья, в особенности если невеста — твоя сестра?

— Ох, Пруденс, прошу прощения… — начала Альма, устыдившись в десятый раз за день.

— Не бери в голову. — Пруденс повернулась к двери. — Другого я от тебя и не ждала.

* * *

В жизни каждого из нас бывают дни, которые хотелось бы вычеркнуть из летописи нашего существования. Возможно, мы жаждем стереть их из памяти, потому что эти самые дни принесли нам столь острую сердечную боль, что и подумать о них снова невыносимо. Или нам хочется забыть о каком-то эпизоде из жизни, потому что в тот день мы сами вели себя недостойно. Проявили ужасающий эгоизм или невероятную степень глупости. А может быть, обидели другого человека и теперь хотим забыть о чувстве вины. Увы, бывают в жизни дни, когда все эти вещи случаются одновременно: наше сердце разбивается, мы совершаем глупости и непростительно обижаем других. Для Альмы Уиттакер таким днем стало десятое января 1821 года. Она бы сделала все, что в ее силах, лишь бы целиком вычеркнуть эти сутки из хроники своей жизни.

Она так никогда и не простила себе свою первую реакцию на счастливые известия, услышанные от дорогой подруги и бедной сестры, — ее реакция была самым низким проявлением ревности, безрассудства и (в случае с Реттой) физического насилия. Чему всегда учила их Беатрикс? «В жизни важнее всего достоинство, девочки, и время покажет, кто им обладает, а кто нет». Десятого января 1821 года Альма показала себя молодой женщиной, начисто лишенной достоинства.

Это будет тревожить ее много лет. Много лет она будет мучить себя, вновь и вновь представляя, как можно было бы повести себя иначе в тот день, сумей она лучше справиться со своими страстями. В разговоре с Реттой, рождавшемся в ее уме, Альма обнимала подругу со всей нежностью при одном упоминании имени Джорджа Хоукса и спокойным голосом произносила: «Какой же он счастливчик, что ему досталась ты!» В разговоре с Пруденс никогда не обвиняла сестру в том, что та выдала ее Ретте, и уж точно не винила Ретту в том, что та увела у нее Джорджа Хоукса; а когда Пруденс объявляла о своей помолвке с Артуром Диксоном, благодушно улыбалась, ласково брала сестру за руку и говорила: «Не могу представить для тебя более подходящего джентльмена!»

К сожалению, в нашей жизни второго шанса обычно не представляется.

К чести Альмы, уже одиннадцатого января 1821 года, то есть на следующий день, она изменилась к лучшему. Так скоро, как только можно, она привела свои чувства в порядок. Твердо вознамерилась воспринимать обе помолвки благосклонно. Заставила себя играть роль абсолютно собранной молодой женщины, искренне радующейся счастью других. А когда в следующем месяце сыграли две свадьбы — с промежутком всего в одну неделю, — сумела стать веселой и любезной гостьей на обеих. Она помогала невестам и была вежлива с женихами. Никто не заметил в ней и тени печали.

Но внутри Альма Уиттакер страдала.

Она потеряла Джорджа Хоукса. Мало того, ее сестра и единственная подруга ее оставили. И Пруденс, и Ретта сразу после свадьбы переехали в центр Филадельфии, на другой берег реки. Скрипке, вилке и ложке настал конец. В «Белых акрах» осталась лишь Альма (которая давным-давно решила, что была вилкой).

Альму утешало одно: никто, кроме Пруденс, не знал о ее любви к Джорджу Хоуксу. От страстных признаний, которыми она столь неосторожно делилась с Пруденс в течение многих лет (как же она о них жалела!), было уже не избавиться, но, по крайней мере, можно было рассчитывать, что они уйдут вместе с ней в могилу — девушка никогда не выдала бы тайны. Сам Джордж, кажется, не понимал, что Альме было до него дело, а она сомневалась, что когда-либо нравилась ему. После своей свадьбы его отношение к Альме не переменилось вовсе. В прошлом он всегда был деловит и любезен, деловитым и любезным и остался. Альму это и утешало, и страшно удручало. Утешало — потому что между ней и Джорджем не возникло никакой неловкости, а окружающие не прознали об ее унижении. А удручало — потому что теперь стало ясно, что между ними никогда ничего не было, хотя Альма нафантазировала себе совсем другое. Все это было ужасно постыдно, когда она об этом вспоминала. Увы, она не могла заставить себя не вспоминать об этом постоянно.

Кроме того, теперь Альме, видимо, грозило остаться в «Белых акрах» навсегда. Отец в ней нуждался. С каждым днем это становилось все более очевидным. Генри спокойно отпустил Пруденс (и даже благословил приемную дочь довольно щедрым приданым и вполне милостиво отнесся к Артуру Диксону, хотя тот был занудой и к тому же пресвитерианцем). Но Альму он не отпустил бы никогда. Пруденс не представляла для Генри никакой ценности, но Альма была ему необходима, особенно теперь, когда Беатрикс умерла.

Так Альма и заняла место матери. Она была вынуждена принять на себя эту роль, ведь, кроме нее, никто не мог управиться с Генри Уиттакером. Альма вела отцовскую корреспонденцию, платила по его счетам, выслушивала его жалобы, следила, чтобы он не пил много рома, критиковала его планы и успокаивала, когда его что-то возмущало. Когда он звал ее в свой кабинет в любое время дня и ночи, она не знала, что ему может от нее понадобиться или как много займет времени выполнение той или иной задачи. Порой она находила отца за столом — он сидел и царапал иглой гору золотых монет, пытаясь выяснить, не поддельное ли золото, и спрашивал мнение Альмы. Иногда ему просто было скучно, и он хотел, чтобы Альма принесла ему чашку чая или поиграла с ним в криббедж либо напомнила слова старой песни. В те дни, когда у него что-то болело, или если ему вырвали зуб, или на грудь наложили мазь от нарывов, он призывал к себе Альму лишь для того, чтобы пожаловаться на боль. Он мог вызвать ее и без какой бы то ни было причины, просто чтобы обрушить на нее шквал капризных жалоб. («Ну почему ягнятина в этом доме на вкус как козлятина?» — хотел знать он. Или: «Зачем служанки вечно сдвигают ковры — я уже не знаю, куда ступать! Сколько раз я должен поскользнуться?»)