О, Петербург, мой друг великолепный,
Жилище прадедов, Святилище Совы,
У ног Минервы ждущей новых песен,
В разладе с временем, в единстве с естеством.
О Петербург, любви Учитель первый,
Сияющий изящным мастерством!
Здесь Блока многомерная громада
Вздымалась, высилась и к Небу вознеслась.
В ночах поэзии безлунность Петрограда
На паперть вылилась в Души высокой власть.
Владеет сердцем пламенная Лира
Певца печального. А голос свеж и чист,
Сквозит безвременностью молодости Мира
И льнёт к ладоням, словно лист,
Опавший лист, узорчатый и нежный,
Оброненный, как осень, у Невы.
О, Блок, такой туманный и мятежный,
Дитя Невы, Минервы и Совы!
Серёжа ЕСЕНИН:
Ты плачешь, милая, не только о Серёже,
О Саше также и тоскуешь и поёшь.
Наш Петроград и нам всего дороже,
И так же близок, как гумно и рожь.
И ржа рязанского остылого подворья,
И темень брошенных бессчётных деревень.
О, Русь моя родная, темень горя
Легла на твой порушенный плетень!
ТАТЬЯНА:
Серёженька, ты всё скорбишь о пашне,
Которая мазутом залита.
Печален, знаю, день её вчерашний.
И Русь не та, и я уже не та.
131
И я печальна. Злобы полон дом мой
И в Душу мне швыряет головни
За стих, за память, с ленью не знакомой.
Вздохни и самокрутку заверни.
Курни, мой друг, коль старая привычка
С нас снимет напряжение и боль.
И, выручив меня так необычно,
Но дорожа, пожертвуешь собой.
Но что здоровья клёванные крохи
В сравненье с повеленьем и судьбой?
Курни, мой друг, и нам опять неплохо
В обнимку с нашей нивой и резьбой!
Грущу, Серёженька, опять грущу о Саше.
А он, туманный, где-то там, вдали,
Молчит и смотрит – будущее наше.
Скажи, а не умчали корабли
На новую планету злато-друга?
Где он? Или тоскует у Невы?
В узорчатость означенного круга
Вливается загадочность молвы…
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Нет, Саша здесь. Он ждёт такого часа,
Чтобы с Землёю вновь заговорить.
В Душе горит предчувствие запаса
Огня, который хочет подарить
Своей Неве. И нежной песней вольной
Вновь осенить предвестие пера,
Роняющего радостно и больно
Слезу со старорусского двора.
АЛЕКСАНДР БЛОК:
Я здесь, мой друг! Я укрепил свой парус.
И вызрел стих. И вижу – на волне
Прощается занудливая старость,
И юность снова шествует ко мне.
Видны опять узоры Петрограда.
На стрелку тени осени легли.
И высится дворцов его громада –
Начало Света, край родной Земли.
Да, Петербург как женщину мы любим.
В нём всё округло, нежно и светло.
К его ладоням приникают губы,
И в неге осветляется чело.
И, на колени встать пред ним готовый,
Я буду щёки зданий целовать,
Конечно, в мыслях. Это мне не ново.
И буду звать собой повелевать!
132
ТАТЬЯНА:
Так объясниться городу в любви
Лишь сердце поэтическое может,
Которое судьба страны тревожит, –
Стихом-молитвой храма на крови!
К какой иной восходит сердце выси?
Куда зовут небесные друзья?
Мне невдомёк. Пегас мой пущен рысью.
И в нём проснулась молодость моя.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:
Мы здесь живём, и любим, и жалеем.
Величье Душ не требует наград.
Тебя пройтись по ласковым аллеям
Зовём и осчастливить Петроград
Своим явленьем через дни и годы,
И красоту свою ему явить.
Загадок много у родной Природы.
Одна из них – берёзовая выть.
Мы сквозь неё проходим, очищаясь.
И свежесть радостная, Божья благодать
В нас снова входит. Мы, с Землёй прощаясь,
Не в силах даже в мыслях передать
Всю суть преобразующего свойства
Усердий ласковых пространства и светил.
Но о Руси того же беспокойства
Наш Бог при встрече нам не запретил.
И плачет полевыми бубенцами
Далёкая родная голубень –
Дорога меж сынами и Отцам,
Свободная и ясная как день!
Мои родные, дорогие люди,
Необъяснимо милые притом,
Мы снова с вами в Петербурге будем,
Зажатые молитвой и постом!
Но Дух, раскованный от злобы и проклятий
Нас вознесёт в ладони красоты.
Мы отдохнём в тепле её объятий
И укрепим о Родине мечты!
ОБОЮДНО –ТЁПЛЫЙ ВЕЧЕР
Конец октября 1990-го года
Только что прошёл вечер, посвящённый 95-летию Серёжи Есенина в салоне «Эпсилон» в
Доме детского творчества. Мой космический дневник пополнился новыми стихами. Здесь же
остался стих Михаила Лермонтова:
Серёжа, ты на век меня моложе.
Ты брат мой, друг и правнук, наконец!
Но где найти друзей тебя дороже
И возложить к твоим ногам венец
133
Печальных дум, чем трудно дышит пашня
Печального рязанского села,
День завтрашний и день вчерашний
И всё, что мать родная сберегла?!
Гости разошлись. А мы снова сидим за самоваром, читаем наизусть стихи Есенина,
Пушкина, вспоминаем: «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…»
Златая цепь вьётся новыми поэтичными строчками:
Нет, невозможно жить без нашей встречи,
Где льётся поэтичное АИ.
Устроим обоюдно-тёплый вечер,
Где все друзья любимые мои
Поднимут вновь прозрачные бокалы.
Мне с детства встречи той повсюду было мало…
Мы жжём какую-то подаренную нам кем-то индийскую палочку, с которой
одновременно я разговариваю.
А она, изливая необычайно терпкий волшебный аромат, настоящий фимиам, отвечает
мне:
Я жажду отклика душевного и звона
Волшебных струн ласкающей Души.
Во мне живут и радости и стоны
Людей великих, малых и больших.
Я концентрация великого искусства
Людей к другим пространствам возвращать.
Во мне живёт весь Мир и дремлет чувство.
Мне не дозволено молчать или кричать,
Взывать дозволено к сердцам и вроде свечки
К иконам Души ваши приводить.
Кто жил беспечно и дышал беспечно,
Тот снова сможет творчество родить,
В себе найти тот жезл, который к Свету
Ведёт и, забывая о былом,
В тот самый Мир, где ровно дышит лето,
Не мысля об Отечестве втором.
Мой пепел ласковый содержит свет и пламя.
Он рассыпает по углам опал.
Он возрождает молодость меж нами,
И в Небе теплится лучистая тропа.
Мой дым целебный, вроде самокрутки
Серёжи Вашего, оттягивает стресс.
И падают печальные минутки,
И зиждется невидимый процесс.
Взгляни на палочку: она почти седая.
Под ней – огонь земного волшебства.
А ты глядишь, такая молодая!
И зреет ствол небесного родства.
134
Как жезл волшебный на древке – мой вымпел.
Он ал и кроток, и могуч и прост.
Я – в полный рост. Огонь меня повыпил.
Но нам не страшен никакой погост.
Я долго буду жить теперь в крови и в сердце,
Дышать единым с вами торжеством
Искусства, выразимого словами
И составлять бессмертья вещество.
И вот на лист бумаги белой полились стихи Александра Сергеевича Пушкина. Он
обращался к молодёжи Земли:
Я сердцем к вам, родные, устремлён.
Мне молодость Земли родимой снится.
И я хотел бы с Русью нашей слиться,
Поскольку с детства в Родину влюблён.
Но Русь – не только пашня или лес,
Не только горы, реки или море,
То люди, полные чудес, переживающие горе.
В Поэтах судьбы Родины яснее,
Как в зеркале. Неповторим тот час,
Которого не может быть больнее,
Когда Поэт угас.
А коль рождён он – сердцем и умом –
Он устремлён в глубины вечных тягот.
Поёт Поэт – в груди его отвага
И боль и гнев в Отечестве самом.
Татьяна:
Скажи, мой пламенный, любимый, незабвенный,
Высокой сферы ангел и Поэт,
Скажи, мой Пушкин, что сказать хотел бы!
ПУШКИН:
Скажу, стихи мои нетленны,
Сквозны, прозрачны и легки.
И ты их ловишь непременно
По мановению руки.
Взгляни – тот стих лучом сквозит,
Как дымка лёгкая под утро.
Он сердце нежное пронзит
Как тонкий шпиль из перламутра!
ТАТЬЯНА:
Как хочется стиха, красивого, как лебедь,
Чтоб нежными крылами обнимал,
Звенел как колокольчик в Небе
И лучиком надежды целовал.
ПУШКИН:
Любви не выпить, чашу приподняв.
Она в Душе как тонкий лотос вьётся.
135
И только тот на голос отзовётся,
Кто душу выложит, разъяв.
В улыбке, взоре, в чёрточке любой
Сквозит она как ветвь высокой сферы.
Меняются привычки и манеры,
Но остаётся юною любовь.
ТАТЬЯНА:
Нет, не одно моё воображенье
Твой образ приближает и зовёт.
Я чувствую Поэта приближенье
И лёгкого стиха полёт.
ПУШКИН:
Люблю, люблю я бисер слова,
И озорство, и остроту пера,
Когда взовьёт огонь, и возгорится снова
Осенняя волшебная пора.
Упьюсь отрадою озвученного сада,
Где голос осени как звон былых тревог.
И ничего, поверь, уже не надо.