Не помогли ему и слова одобрения и участия бывшего Главнокомандующего в войне с Японией Куропаткина, который одобрил все оценки данной конференции в печати и призвал офицеров детально изучать её материалы.
Вокруг Каледина установилась обстановка умолчания и неприятия всех его идей и предложений, и он целых пять лет оставался во главе училища, что, конечно же, сдерживало его возможности к наращиванию влияния на проблемы обучения и воспитания новой армии. Современной и отвечающей требованиям дня.
И только когда в Европе явно запахло новой войной – он был назначен на вожделенную и выстраданную в мыслях должность начальника дивизии, которая позволяла на деле проверить истинность его военно-теоретических воззрений.
Уже в тысяча девятьсот двенадцатом году он, на пятьдесят первом году жизни, принял под начало 12 кавалерийскую дивизию.
Как он шутил в кругу единомышленников: «Самое счастливое число для меня – двенадцать: двенадцатый год – двенадцатая дивизия – двенадцатого кавалерийского корпуса. Вот какое совпадение».
При назначении на дивизию он получил и очередной генеральский чин.
Мария Петровна была на седьмом небе от счастья – теперь она жена Его Превосходительства генерал-лейтенанта Каледина. Куда как заманчивее звучало, нежели жена простого генерал-майора, да ещё и в провинции.
Ей открывались двери в избранное светское общество, и она, казалось, стала даже тяготиться домом, детьми, перепоручив весь уход за ними домашним воспитателям.
***
Дивизию он увидел во всей красе неорганизованности и слабой выучки, низкого морального состояния и дисциплины.
Во всём этом он уже разбирался на месте самостоятельно.
Два года отвела ему судьба на подготовку дивизии к грядущим тяжёлым испытаниям.
За это время он успел многое. Самое главное – воспитать своих последователей и соратников, единомышленников.
Он был даже рад, что жена осталась в столице, с детьми, так как это позволяло ему сосредоточиться на том, чтобы готовить вверенные части к испытаниям на поле боя.
В это же время им были внесены принципиальные предложения в развитие тактики и стратегии войск, боевые уставы.
Отправил он на имя военного министра и пространное послание с обоснованием положений военной доктрины государства, чем сумел создать о себе репутацию непреклонного, неуступчивого военного руководителя.
От боли и желчи заходилось его сердце, когда он видел, что натуры, сродни Ренненкампфу, получают верх при назначении на должности, щедро отмечаются иными монаршими милостями.
К слову, тот же Ренненкампф уже был командиром корпуса и носил три звезды на погоне. То есть, был удостоен генерал-лейтенантского звания.
«Какие же это беды для Отечества, коль такие прохиндеи получают старшинство по службе, выдвигаются на столь ответственные должности?» – думал Каледин.
«Ну, ладно, пусть я завышенно оцениваю свои способности, не обо мне речь, но сколько вокруг талантливых людей, а они – внизу, наверх им ходу нет. А бесталанные, не любящие ни людей, ни Отечества, беспринципные существа, не отягощают себя тем, чтобы напряжённо трудиться во благо Отечества, получают пред честными служками преимущество и превосходство.
Что это такое? Ведь японская война уже показала, что, вверив Стесселю такие огромные полномочия и всячески устраняя от руководства честнейшего и работящего Кондратенко, самодержавие и подписало себе приговор.
А сколько таких стесселей сегодня выросло. Со мной в группе, в академии Генерального штаба, было лишь три человека из войск, а все остальные – чиновняя рать.
И нашли ведь им где-то должности. Только не в армии, не в строю. Туда их и калачом не заманишь…».
Но он был счастлив, несмотря на свои горестные раздумья.
В дивизии он был полновластным хозяином и уже никто не мог ему помешать вводить необходимые преобразования и способы подготовки вверенных частей.
В каждом полку он холил любимое детище, которое в наше время назвали бы подразделениями специального назначения.
Людей в эти особые формирования он отбирал лично, часто сам проводил в них занятия, заботился об их вооружении и экипировке.
Неустанно работал с офицерами, вначале – принуждая их к ежедневному повышению своих знаний, а затем – увлекал так, что уже все стремились на встречу с любимым начальником дивизии, которая, всегда, перестала в увлекательное и взаимно полезное общение соратников.
На императорском смотре в тринадцатом году дивизия была признана лучшей во всём военном округе, а её командир был увенчан орденом и поощрён годовым окладом.
Он горько усмехнулся, вспомнив, как попытался изложить Императору своё видение событий в Европе.
– Алексей Максимович, голубчик, пусть этим печалуется Министерство иностранных дел. Ваше дело – готовить свою дивизию. Я уверен, что мой брат Вилли не допустит столкновения двух великих держав, союз которых – прочный гарант мира в Европе.
И он поспешно отошёл от Каледина.
Даже Главнокомандующий войсками военного округа, с досадою, выговорил Каледину:
– Алексей Максимович, ну что Вам неймётся? Вы обласканы монаршим вниманием, дивизия отмечена им столь высоко, а Вы всё недовольны. Нельзя же так, Ваше Превосходительство, – в сердцах вымолвил он, переходя на официальный, так для него неестественный язык.
– Что нам, военным, лезть в эти сферы? Государь всё знает лучше нашего. Оставьте Ваши прожекты и не портите благостного впечатления у Государя. Не надо…
На банкете в честь завершения манёвров, Каледин, оказавшись поблизости от царя, заметил, что тот уже не мог без водки. Пил много, словно не пьянея, только становился всё безвольнее и почти ни с кем не разговаривал, отделываясь лишь односложными фразами.
Здесь же он встретился с дорогим побратимом и единомышленником Самсоновым. Он к этому времени уже командовал соседним корпусом и был неслыханно рад, и не скрывал этого, встрече со старинным боевым товарищем.
– Алёша, друг, – на весь зал, громко, прокричал он, и, не обращая ни на кого внимания, устремился к Каледину.
Обнялись, расцеловались. Да так и не смогли расстаться в эту ночь.
Уже давно и приём закончился, и Государя, совершенно затяжелевшего, под руки вывели и усадили в карету угодливые адъютанты, а они всё не могли наговориться.
Одинаковыми были их печали, не давали покоя одни и те же проблемы: слабые, ничтожные темпы перевооружения войск; очень медленное насыщение их современным оружием и боеприпасами; недостаточный уровень подготовки офицерских кадров; лихоимство и казнокрадство…
– Алёша, любезный мой, о чём ты говоришь – у меня в корпусе, приграничном, заметь, к стрелковому оружию по три обоймы патронов.
Не могу организовать стрельбы с новобранцами, так как отчитываюсь за каждый патрон. Я уже не говорю о снарядах плевой артиллерии. Мне говорят, что их в угрожаемый период подвезут.
Это у нас-то в России подвезут? Мы ведь с тобой уже видели на Дальнем Востоке, что и как нам подвозили.
– А тут ещё – эта мамзель, – и он цинично выругался, – во главе военного министерства. Ты видел – мужик, а губы красит, волосы помадит. Ногти лакированные, как в кокотки. Что это такое? И это военный министр? – он уже не говорил, а гремел на весь зал.
– И везде, везде – страшное воровство, лихоимство, волокита такая, что проблемы разрешаются сами по себе, а только затем, через месяцы, приходит высочайшее благословение по их решению.
Ох, Алёша, чувствую я, что из будущей войны, а она на пороге, Россия не выйдет. Всё кувырком пойдёт, прахом.
А тут ещё либералы какие-то появились и всё им не так в России: и государственный строй надо менять, и устройство армии, и в промышленности всё рассыпать, убрать из под государственной руки твёрдой…
Один человек есть, радеющий за Россию – Столыпин, да сожрут его, Алёша. Не дадут мужику свою борозду довести до конца поля.
Опять же, что таиться – Распутин при дворе такую власть заимел, что его боятся даже министры.